Тик-так. Тик-так.
Размеренный ход настенных часов завораживал. Его глаза следили за стрелками – секундной, бегавшей по кругу почти без устали, минутной, подсчитывающей каждый круг секундной, и часовой, чинно завершающий безумное бегство обеих предыдущих.
Часы могли сменяться днями, и у них было на это все право, вся дозволенность мира. А ему… было некуда спешить. Ведь теперь у него было все время этого мира. И любого другого, стоит ему лишь пожелать.
- Так и будешь сидеть?
Голос. Его не существовало в мире материи из пространства и времени, но зато он был в единственном месте, с которым все было не так – его голове.
Стефан лениво перевел взгляд с часов на книжную полку. Подпирая ее плечом, там стоял кто-то, кого можно было назвать своим отражением. Если бы там было зеркало, но зеркала там не было. А вот слуховые и зрительные галлюцинации – вполне.
«Говорить с галлюцинациями – первый шаг к шизофрении».
- Ты и так поехавший, - галлюцинация, разумеется, слышала его мысли, но предпочитала отвечать вслух. – Хватит сидеть на одном месте. Ты сам знаешь – у тебя есть дела. Произошедшее – проблема, конечно, но не повод отказываться.
Стефан закрыл глаза.
«Я не буду с тобой говорить».
Галлюцинация – с его лицом, его голосом, его телом, выглядящая как он в свои двадцать - хмыкнула.
- Ты сам меня создал. Я – часть тебя. Та самая часть, что отвечает за прагматизм. Забыл?
«Я не забыл, что стало с надеждой».
Оба замолчали. Стефан так и не произнес ни слова, а галлюцинация, олицетворяющая ту часть души, что он вытащил из Ада, вздохнула. Они оба помнили, что стало с тем осколком, который вобрал в себя надежду Стрэнджа.
Как он умирал в мучениях.
- Он тебя спас, - галлюцинация подошла ближе, - как и всегда. И ты знаешь, что он не умер. Надежда не может умереть. А твоя так и вовсе бессмертна. Это все… часть адских пыток. Тебе что, мало поводов страдать? Ты же лучше меня знаешь, что на это бы сказал Древний.
- Что я забыл основы его учений? – запрокинув голову, Стефан смотрел на потолок мутным от приступа острого горя взглядом. – Можно начать с того, что любое учение о порядке – лживо в своей основе. Нет никакого порядка, как нет и хаоса. Есть сплошное… ничто, заполненное болью. И первым звуком при создании всего сущего был звук боли.
Он мог не смотреть на галлюцинацию, ведь знал – тот криво усмехнулся, изобразил хлопки аплодисментов.
- Великолепно. Давно готовил эту речь? А кому ее вещаешь? Ты ведь говоришь это сам себе, в совершенно пустой комнате.
Стефан опустил взгляд с потолка – и правда, он был совершенно один.
Но образы, прицепившиеся к нему в Аду, все еще преследовали. Странно, но пройденные грехи двух миллионов душ не плелись за ним хвостом, а вот свои собственные… стали словно какой-то неотъемлемой его частью, которого продолжала терзать и мучить даже после побега.
Его разум был блуждающей пулей, не знавшей своей конечной цели. Выпущенной в воздух и летящей по лишь одному какому-то богу известной траектории… а, может, этот был бог-трикстер, и потому траектории не знал никто, даже он сам. В моменты осознания этого Стефану становилось по-настоящему страшно. Сумеет ли он сам спастись от темных задворок своего разума? Сможет ли склеить все осколки самого себя воедино? Он ведь не хороший человек. Слишком часто для «хорошего человека» он удерживал себя от ужасных решений, балансируя на самом краю. И порой не сдерживался… из-за чего страдали если не все, то многие.
Он будто стремился к окончательному хаосу из-за своей внутренней тяги к саморазрушению, но в его случае это была смертельно опасная тяга. Не только для него – для всех и вся. Для целого мира.
- Petto…
Все внутри Стефана содрогнулось. Поерзал в инвалидном кресле, и то отзывчиво ерзануло колесами по полу, но не отъехало – все еще стояло на тормозе. Взгляд сам собой потянулся к изучению самого темного угла в комнате… где прямо сейчас ему виделась та, что преследовала его от самых зловещих глубин Нижнего Мира до конца.
Ее личного конца.
Но это не остановило тварь от охоты на него.
Скрюченная фигура вздрогнула будто от смешка.
- Petto, ты по~омнишь, - почти пропел женский голос, от ласкового тона которого его кожу покрыл холодный пот. – Я все еще чувствую тебя… а ты? Чувствуешь меня? Я же в тебе, мой милый petto. Вся внутри тебя, растворяюсь, но все еще чувствую щекот твоих мыслей.
Стефан сглотнул, напряженно вцепился руками в подлокотники кресла.
Бежать.
Ему надо бежать отсюда.
- Совсем скоро я стану частью тебя, - промурлыкала тварь, приподняв голову – яркий красный глаз уставился прямо на волшебника, и от этого он снова почувствовал себя закуской на чужом обеденном столе. – Скоро, petto.
Он победил ее. Он ее… одолел.
Она преследовала его в поисках. Шла по пятам, то приближаясь, то обнажая клыки. Заматывая в свою паутину, оставляя шрамы в попытках откусить от него еще кусочек. Была и мучительницей, и единственным собеседником. Она использовала образы дорогих, любимых и близких, чтобы сломить его, чтобы обмануть…
Он все еще помнил кровь на своих руках.
Помнил, как держал тело Ороро – очередная обманка, но какой же реальной она была!..
Сколько раз он видел смерть женщины, захватившей его сердце, в его личном Аду – не счесть. И каждый раз это сердце горело огнем печали, тоски и потери. Каждый раз – как заново. Каждый раз обещаясь разбиться окончательно, оставив сплошную черную дыру.
- Petto…
- Заткнись.
Он сделал то, что хотела сделать она – пожрал ее, выпил ее силы, ее жизнь, раздробил ее дух и насытился им. Все, чтобы выжить. Все, чтобы стать сильнее.
Но почему же он чувствует себя побежденным?
В горле пересохло – пустыня Сахара казалась насмешкой над самим понятием «жажды», ведь он прошел через пытки в Аду. Самом настоящем. Своем и чужих. Два миллиона и один Ад не могли не оставить следов.
Но ему все еще хотелось пить. Привычные вкусы обратились в прах… Потому ему захотелось кофе. Стефан редко пил кофе, потому что его редко и мало где готовили хорошо. Чаще всего это было черное пойло, месиво из горелой робусты с привкусом пепла сожженных мостов. С привкусом мира, обращенного в пепел, послевкусием разочарования и тысячи провалов, которые привели его к этой жалкой чашке кофе.
Сейчас этот вкус был ему нужен, а потому он выдвинулся в сторону кухни.
В темном углу никого не было.
А был ли там кто-то?
Школа стала еще пустыннее, но не тише. Колеса инвалидного кресла не скрипели, но тишину заполняли шепотки. Стефан мрачно вслушивался в них, зная, что это его собственное заклинание, защитные чары, исполняющие свой долг. Что пока они спят, упоенные его бездействием, пока не увеличивают громкость. А вот когда он встанет на ноги, тогда они заговорят.
Можно защититься от всего, но от голосов прошлого – не всегда. Ведь голоса могут говорить… всякое.
Слово – самое грозное оружие. Оно может разрушать миры и жизни, оставляя раны, что будут кровоточить вечность.
Но хуже всего не слово. Хуже всего – осознание того, что мир не изменился. Ты стал другим, а мир вокруг – нет. Он все тот же, и все там такое же.
Именно об этом подумал Стефан, когда, въехав в кухню, увидел Анну-Марию. Она была все такой же, как он ее помнил – много лет назад, но ведь это для него прошли сотни жизней и лет, а для нее сколько, пара дней, неделя? Все с тем же флером легкой озадаченности, небрежности, попытки увидеть в жизни и мире лучшее. У всех, прошедших через страдания, такой вид.
Почти всех.
- Привет, - слово приветствия далось ему с трудом – так, словно ему кто-то сдавил горло, и теперь слова со скрипуче-скрежущим люфтом выскакивали каким-то зловещим хрипом. – Я за кофе.
Он знал, как выглядел, а выглядел он плохо. Знал, что впалые щеки, запущенная щетина, потемневшие круги под глазами и сами потемневшие до черной синевы глаза вызывали у окружающих только одно чувство – жалость.
То самое чувство, что было ему ненавистно по отношению к себе.
Он подтолкнул колеса инвалидного кресла, подъезжая к тумбам и навесным ящикам. Кофе, разумеется, было наверху. Подняв взгляд, Стефан попытался приподняться в кресле одной рукой, а другой дотянуться до чертовой дверцы.
Рука, опирающая о подлокотник, задрожала.
Стефан тяжело рухнул в кресло, стиснул зубы.
Опять. Опять и снова он беспомощный, жалкий…
Он мог попросить помощи, но что это даст?
Поэтому, сцепив зубы, он попытался снова. Игнорируя тот факт, каким жалким может казаться в глазах той, что видела его в расцвете сил.

Стефан медленно осел на сидение коляски, сжал подрагивающую руку в кулак. Стиснул зубы, мрачно глядя, как его только что «отодвинули».
Разве он просил помощи? Или всем своим видом демонстрировал настолько жалкую картину, что Анна решила «помочь»? Ее помощь была с привкусом тлетворной жалости, душком удушающего сочувствия, с флером утверждения чувства собственной важности, и ничего из этого Стрэндж не желал.
Все, что он хотел, это чашку гребанного кофе, который сварит сам.
Но Анна-Мария щебетала, изображая радушную домохозяйку, опекающую беспомощного гостя. В этом не было ничего общего с десятилетиями адского ландшафта, в котором высматриваешь очередную орду демонов всех форм и размеров, рыскающих в поисках твоей души, чтобы наконец дожрать… нет, совсем ничего общего. Так почему он чувствует такую ярость, будто вот-вот разорвет желающую помочь на куски?
Как. Же. Бесит.
- Знаешь, в чем разница между твоей помощью и кофе? – процедил, укладывая руки, сжатые в кулаки, словно бы зажимая в тисках собственный разбушевавшийся гнев. – Кофе я заказывал.
Он склонил голову набок, с мрачным интересом глядя на выражение лица девушки.
- Я тебе не «сладкий», а Доктор Стрэндж, - его голос был пропитан ядом, словно само существование собеседника было для него сплошной пыткой и разочарованием. – Ты все также позволяешь себе фамильярничать? Какая потеря. Я же говорил тебе про самоконтроль, Анна-Мария. А ты ни себя, ни свои силы в руках удержать не можешь. И еще лезешь помогать тем, кто этого не просит.
Это было так просто. Легче простого – надавить на все слабые места разом, уязвить так, чтобы заболело сердце. Стефан чувствовал удивительную легкость от сказанного и, как ни странно, ни одна игла не уколола его совесть. Разумеется, это было все еще извращенная призма того, кто смог выжить в Аду – «ударь первым, чтобы сломить врага».
Анна не была врагом, но ей не стоило заходить на территорию Стрэнджа. Даже если это касалось всего-навсего кофе.
- Из всего съедобного, что я могу переварить, здесь есть только ты, - елейно добавил, неприятно улыбнувшись. И не понять, шутит или серьезно. – Ты забыла? Я побывал в Аду, Анна. Я сожрал грехи двух миллионов мутантов. Я сыт по горло.
Разбитый мужчина со сломанными ногами в инвалидном кресле – именно так он выглядел, но его слова, его голос был полон остроты и нагнетающегося конфликта. Словно он изо всех сил хотел вскрыть и посмотреть, что же внутри собеседницы. Возможно, даже не фигурально.

Когда-то, за десятки лет до этого… нет, до того, как он побывал в Аду, любое проявление грубости и агрессии было для него неправильным, подвергающимся если не осуждению, то исправлению. Любого злого человека можно понять, увидеть его мотивы, воззвать к его сильным сторонам и притушить слабые. И Стрэндж шел этой тропой, сохраняя баланс между своими чувствами.
А сейчас все обрушилось, развалилось, не балансировало, а летело в бездну.
И чужая агрессия вызывала в нем не грусть и желание помочь, а… радость?
Впрочем, это темное зловещее наслаждение с трудом можно было назвать именно так. Это был миг крайнего удовольствия с горьким привкусом гари где-то на небе, легкой кислинки на кончике прикушенного языка. Все чувства, которыми бурлила Анна-Мария, были так… аппетитно чисты и искренни, что хотелось посмотреть, на сколько же ее хватит.
«Твою мать».
Его умение приспособляться дало сбой. Слишком приспособившись к жизни там, где боль и страдания – серые будни, а эмоции, чувства и воспоминания – разменная монета пополам с едой, он невольно перетаскивал методику действия и на поверхность. Там, где это могло быть опасным.
Но механизм запущен. И Стефан, не в силах до конца остановить даже самого себя, смотрел на это зарево чужого раздражения.
- Будь окружающие умнее пробки, мне бы этого делать не пришлось, - лениво взмахнул внезапно расслабленной рукой, испещренной шрамами. Почему-то они стали еще заметнее, словно все зажившие белые полосы кто-то методично вскрывал, разрезая снова и снова, а затем зашивал, и так по кругу. – Выходит, ты ничего контролировать не можешь – ни силы, ни эмоции. Поддалась на такую простую провокацию… дьявол, и чему вас вообще Чарльз учит.
Он почти закатил глаза, но пока лишь склонил голову набок, прикрыл ладонью лицо, словно пытаясь заставить себя развидеть этот стыд чужих ошибок и несовершенства. Закатывать глаза, чтобы поздорваться глазами с мозгом, не стал, ведь и так наговорил лишнего… но это сразу приободрило его. Чахнуть наедине со своими частями души было таким себе занятием.
- Да ты инвалид!
Стефан не сдержался – взорвался громким смехом, в котором было что-то от скрежета несмазанных шестерней и запущенной пневмонии. Ладонь, что прикрывала его глаза и лоб, попыталась прикрыть и рот, искривленный в улыбке, но этот полубезумный смех было не остановить.
- Нужна? Мне? Помощь?
Смех исчез так же внезапно, как и появился. Стрэндж опустил ладонь и снисходительно посмотрел на Анну. На эту маленькую напуганную девочку, и непонятно, чем напуганную – взрослой жизнью или чем-то еще. А, может, раздраконенную, но уже одним таким конкретным волшебником. Неважно, ведь все эти ее эмоции необычайно бодрили.
Вместо слов он всего указал на нее пальцем – порыв ветра мягко поднял ее и швырнул об стену с такой силой, что она должна была, как минимум, почувствовать боль, но… Анна остановилась ровно в миллиметре от стены. Выглядело так, словно ее просто резко протащило по воздуху, и от этого уже могло перехватить дух.
Другое движение, и из шкафчика, слегка подрагивая, выплыло несколько чашек. Сам по себе открылся кран, и текущая вода круглым шаром всплыла по воздуху. Пока она плыла, ее температура менялась, и вскоре над этим водным шаром завился дымок.
- Одно движение инвалида, - жестко усмехнулся Стрэндж, - и ты останешься с ожогом на все свое милое личико. Как ощущения, Анна? Уверена, что это мне нужна помощь?
Пока он говорил, горячая вода разлилась по чашкам – двум, а все остальные «отлетели» обратно в шкафчик, который с хлопком закрылся. Несколько зерен кофе, вылетевших откуда-то из других шкафчиков, смололись прямо в воздухе практически в пыль, рассыпались над чашками и… по кухне потянуло ароматом свежесваренного кофе.
Одна из чашек услужливо отлеветировала прямо в руки Стефана.
- И как же ты собираешься побороть этого инвалида? – насмешливо поинтересовался. – Который даже в таком состоянии может позаботиться о себе, а ты, при всей своей прекрасной идеальности, совершенно беспомощна.