Больница Святого Мунго - страшно убыточное предприятие. Попечительский совет хоть и имел почти безграничную власть, обретя большинство, редко вмешивается в дела больницы. Влиятельные волшебники предпочитают держаться подальше от больных и бедных. Одна только мысль о страданиях и гниющий плоти приводит большинство в надменное раздражение. Куда приятнее подписывать счета и организовывать блистательные вечера - напоминания: это Блэки или Нотты платят за вашу возможность не сдохнуть в подворотне. Очень удобно.

Присцилла Гойл - отожествление больного высокого общества Британии. Красивая и холодная, скучающим взглядом блондинка проверяет зал - ей нужен каждый из длинного списка приглашенных кошельков: Эйвери, Блэки, Мальсиберы и Нотты. Ей наплевать на искренность их намерений, важно, что они расскажут на выходе и сколько золотых галлеонов пожертвуют больнице. Репутация и галлеоны два кита чистокровного общества. Два кита так кстати подчищающиеся эльфийскому шампанскому. Присцилла мягко кивнула и серебряные подносы с тонкими бокалами мягко поплыли по залу. Для мужчин имелись альтернативы у бара, для тех кому маскулинность и эго не позволяли взять шипучий напиток в руки. Ей хочется верить, она учла все капризы гостей.

У Присциллы свои причины стоять здесь в тугом корсете, с фальшивой улыбкой на лице. Вы не отличите фальш от настоящей, настоящих больше нет. Подготовка сбора заняла ее на две недели, две недели она почти не появляется дома, две недели ее воспаленный мозг занят чем-то кроме призрения к мужу. Но как бы она не старалась, не оттягивала и не брала дополнительные волнения на свои не такие уж и хрупкие плечи - день сбора настал. По правилам этикета ей положено стоять под руку с мужем, создавать иллюзию счастливой семьи. Присцилла окидывает взглядом красивых дам в тяжелых платьях: сколько из них на самом деле счастливы? Себастьян опаздывает, раньше это задело бы, но сейчас - к лучшему. Может быть если он не появится вместе с пузырьками испарятся и ее горести. На один вечер?

Она делает глоток, слишком большой, как для принимающей стороны, как для тонкой женщины, как для строгих правил столетней давности. Присцилла отпускает пустой бокал на левитирующий рядом поднос. Легче не стало, но ведь должно? Когда чья-то рука касается ее плеча, Гойл вздрагивает, свидетель. Щеки вспыхивают пунцовым румянцем, но женщина разворачивается медленно, успевая нацепить невинную улыбку. - Белла, - Гойл выдыхает и дежурная улыбка сползает с лица. - А я опасалась, комитет общественного порицания решил, что мне не положенно пить.  - Совсем другая, кривоватая, почти настоящая улыбка трогает идеально алые губы блондинки, она рада видеть старшую Блэк. Хоть Присцилла и старше, она тайно восхищалась кузиной в детстве. Белла - вздорная девчонка, по мнению Ригель, но по ее собственному - смелая. Кузина столько раз переступала через мнение общества без серьезных последствий для репутации, что Присцилла уверена - ей открыта тайна, может быть шантаж? - Рада, что ты ответила на приглашение. - Обе женщины с прямыми спинами, молодые, но каждая со своим бременем в складочках на лбу, осунувшихся уголках губ. Крэбб и Блэк не лучшие подруги, никогда не были, но тяжелое понимание сближало Присциллу с Беллатрисой больше, чем она когда-либо могла понять Рейну. - Через 15 минут начнется шоу. Тебе понравится. - После долгих споров, Присцилла настояла - на этом вечере выступит наполовину вейла, приглашенная из Америки специально для развлечения консервативной публики. Рамки приличия соблюдены, хотя и глубоко внутри Присцилле хотелось повергнуть все в чистый хаос. - Хотя мужчинам это мероприятие  все же понравится больше. - Вспоминая о неверных Гойл окинула помещение, джентельмены толпились у бара, но до боли знакомой фигуры среди них все еще нет.

[indent] в тот момент, когда джинн проходила мимо него, чтобы сесть в кресло, сайлас всем своим видом показывал насколько тема разговора его раздражала. глаза невольно закатились, в ответ на начало их диалога. естественно, он не думал о том, что его сестра может отдаться первому встречному, однако никогда не мог быть уверенным в этих оборванцах, которые работают в клубе морибанда. он периодически там бывал так, как являлся постоянным вкладчиком, чтобы получить некие дивиденды и площадку для встреч, потому не понаслышке знал кто и как там зарабатывает на жизнь. парни без рода и имени, которые ладны глотки друг другу грызть за те гроши, которые они получают за бой. и если тео нигде не слукавил, то она не только подцепила какого-то полукровку, что является сыном маггла, ещё и жулика, что украл большую сумму денег и теперь, вероятно, будет ещё с десяток лет батрачить в этом заведении, пока однажды его не пришибут на очередном бое. жалкое зрелище.

[indent] сай выдает раздраженный смешок и садится напротив неё, закидывает ногу на ногу и кладёт руку на одно и клен, откидывается на спинку кресла. на первую её фразу ничего не отвечает, принимая это как данность, - успокаивающую, в каком-то роде. если она не позволила себе лишнего, значит перед будущим мужем ни ему, ни отцу не будет стыдно. во время небольшой повисшей паузы, размышляет о том, что вероятно, слишком мягок со своими родственниками. эта мысль не покидает его уже давно. люк погрязший в своих тараканах, от которого не знаешь, чего стоит ожидать, теперь ещё гвиневра стала настолько самостоятельной, что решила погрузится в маггловский мир. разве этому их обоих учили родители? трэверсы – действительно старинный род, который давно чтит традиции крови, - что же в конечном итоге пошло не так и в какой момент.

[indent] - джинн, откуда ты набралась этих слов. не желаю их слышать. – шипит мужчина, слыша «мудак» в отношении тео. как бы мудаком он не был, но скверные слова звучащие из уст сестры, стают ему комом в горле. – существует. – его голос холоден и твёрд, как всегда. рабство в их мире существует, взять тех же эльфов, как бы не боролись за их права. взять иерархию, которая так или иначе есть. реальность коей она и является. – особенно, когда твой друг далеко не чист на руку. он сбежал из клуба, прихватив кругленькую сумму и теперь будет вынужден её отработать. пришло время разочаровываться, дорогая. – в комнату входит их домовой эльф, таща за собой с помощью магии поднос со спиртным. их отец очень любил огневиски и держал небольшой заводик, который в дальнейшем должен был перейти под управление сайласа. следовательно, подобного добра в доме было навалом. поднос оказывается на столике между ними, и мужчина тянется за стаканом. эльф на секунду замирает, видимо собираясь поинтересоваться не нужно ли им что-нибудь ещё, но видя взгляд мужчины, всем своим видом означающий «проваливай», быстро покидает гостиную.

[indent] - извини за прямоту, но тебя не должно заботить что человечно, а что нет. – говорит он, отпивая глоток виски. огненное зелье просачивается по стенкам горла, согревая тело. сайлас всегда относился к сестре с пониманием, насколько это было возможно. сорвавшийся брак с тео вышел удачным мотивом для подработки сестры на газету, - он в буквальном смысле уговорил отца дать ей такую возможность, несмотря на то, что женщинам в их семье не пристало работать. подал это под соусом «посещений элитных вечеринок, как не менее элитный гость и освещение событий». и к чему всё привело? к философствованиям на тему человечности в отношении тех, кто сам это выбрал. эту же мысль, он и озвучил. – твой друг сам выбрал подобную жизнь. обманывал тебя, насколько я знаю, пудрил мозги. где он и что с ним будет, тебя не должно волновать. возможно, он уже и вовсе мёртв.

[indent] он роняет эту мысль небрежно, думая о том, что подобные трюки зачастую работают. убедить, запугать, посеять толику сомнения. убедить, что все эти дни, которые она провела с непонятно кем в их летней резиденции глупость, которую более не стоит совершать.

[indent] - забудь о нём. настоятельно рекомендую. – мужчина делает ещё один глоток. – пока наш разговор не вышел за стены этой комнаты и не донёсся отцу. – оберон в гневе был действительно страшным человеком. они с сестрой и братом не ощущали подобной твёрдой руки, но сай видел, как он может обращаться с матерью и знал на что способен. – иначе, он быстро найдёт тебе нового жениха, возможно, где-нибудь в европе. – трэверс всё ещё зол, настолько, что практически не ощущает алкоголя, который пьет. лишь теплоту спиртного, который согревает горло и его ледяную душу. но в этом доме по-прежнему очень холодно.

Кончики пальцев нервно стучат по столешнице, вызывая странный глухой звук каждым движением. Бокал с почти допитым вином стоит чуть поодаль, но каждое движение руки по дереву отдается в стенках матового стекла каким-то неприятным звоном и дребезжанием. Если бы Аурелия не была увлечена своими мыслями, этот звук определенно бы ее раздражал. Она любила, чтобы в кабинете все было идеально. Даже звуки, которые окружали в момент сосредоточенности, а в ином настроении миссис Гойл и не находилась в рабочем пространстве.
Контролировать все вокруг - в этом была вся Аурелия, она с самого первого дня замужества слишком четко понимала, что если она не будет отвечать за свою жизнь, никто не будет это делать за нее. Грегори выглядел успешным человеком, она сделала все для этого. Их дети тоже добились таких высот, что мама ими теперь гордится. И главной маминой гордостью был старший сын, Себастиан.
Себастиан всегда был смышленым мальчиком, с самых малых лет Аурелия знала, что он способен на многое. И она помогала ему, вытягивала все свои связи, нашла лучшую из всех невест, ставшую идеальной женой и опорой. Дочь ее лучшей подруги, что тоже давало дополнительных плюсов этому союзу, ведь Аурелия слишком хорошо знала миссис Крэбб, она не могла воспитать дочь, способную опозорить свою семью. И, подумать только, карьера сына сверкает яркой звездой на склоне Министерства Магии, он занимает пост заместителя министра магии.
Когда же этот хрупкий идеальный мир треснул? Когда трещина прорезалась настолько глубоко, что теперь рисковала разбить жизнь их семьи на "до" и "после"? Ошибка Себастиана может стоить очень многого для них, для нее. И речь здесь была даже не о том, что она не сможет больше спокойно смотреть в глаза своей подруге, нет. Любовники и любовницы были у многих, но она боялась, что здесь случится повторение истории, в которую уже до того успел влипнуть старшенький. В чистокровном обществе любой скандал мог поставить крест на твоем будущем, сплетни разлетались слишком быстро. Она должна была понять, что сын понимает все частности истории, в которой увязает все глубже и глубже.

Тихий хлопок домовика отвлек от мыслей женщину, которая даже не обернулась в сторону появившегося существа, она итак знала, что ей сейчас сообщат.
- Себастиан ждет в гостиной, мадам. Я уже подал напитки, - Аурелия делает взмах рукой, отправляя домовика прочь. Ей требуется несколько секунд, чтобы собрать мысли в кулак, как она делала всегда. Разговор не будет простым.

Она спускается в гостиную, где и правда уже ждет ее сын. Августовская ночь выдалась теплой, потому камин сегодня не горел, только свечи в изобилии давали множество световых пятен в помещении, на котором так или иначе задерживался взгляд.
Аурелия быстро пробегается взглядом по фигуре Себастиана, пытаясь что-то понять еще до того, как что-то сказала. Его спина прямая, а лицо утопает в тени, на котором иногда подрагивает свет от огонька свечи по близости. Ответы искать слишком рано, нужно для начала побыть гостеприимной матерью, которая рада видеть своего сына.
- О, мой дорогой, как я рада тебя видеть, - улыбка на ее губах сияет, она и правда рада его видеть, особенно, если на время забыть повод, по которому она его пригласила навестить одинокую матушку в ее темном и холодном доме.
Она подходит к нему близко, заглядывает в лицо добродушно, гладит по идеально выбритой щеке.
- Ты голоден? Я сегодня приготовила твой любимый трайфл на десерт, - она в последнее время готовила сама слишком редко, пусть и быть на кухне, самостоятельно что-то готовить всегда ее как-то успокаивало. Ну и то, что готовишь сама, не сравнится с тем, что готовят домовики. Когда дети были маленькими, она всегда баловала их десертами собственного приготовления, что было как тот жест заботы и внимания, с которыми она боялась переборщить всегда.
- Отто, на две персоны, - она снова махнула рукой, отправляя домовика выполнять приказ хозяйки. - Я надеюсь, что даже если ты не голоден, то не обидишь матушку и хотя бы не откажешься от десерта, - ах, какая забота, миссис Гойл, кто бы знал, как она переживает за неудачу разговора сегодня вечером.

[indent] Голова раскалывалась уже третий час подряд и в коротком перерыве Мэг успела зажечь еще одно благовоние, в надежде, что станет хоть немного легче. К сожалению, запас зелий уже иссяк, а сварить новые она не успела - началась новая "жатва" и представления шли один за одним без продыху. Возможно, ей повезет и она сможет сходить в город и купить несколько склянок у местных травников, если найдет возможность улизнуть из лагеря на рассвете...
Под столом шуршал застенчивый зверек, который постоянно бился своей головой о столешницу в попытках умоститься поудобнее. Мегара переживала за него и часто предлагала переместиться на мягкие подушки, что были раскиданы по всему шатру, однако существо почти постоянно предпочитало прятаться от глаз клиентов желающих узнать свою судьбу. Матьеш - так его она окрестила, - оказался совершенно ручным и привязчивым, что заставляло сердце гадалки сжиматься каждый раз, когда она покидала караван на какое-то время. К сожалению, лунный теленок был слишком необычен для маггловского взгляда, а создавать проблемы с законом и себе и зверьку ей совсем не улыбалось. Поэтому, хотя бы таким способом, но она радовалась проводить с ним время и тем самым успокаивать его, - пусть даже он укладывался ей на ноги и придавливал ее стопы всем своим весом, от чего она потом не чувствовала пальцев. Да и когда он похрапывал или поворачивался на другой бок, то создавал некоторую вибрацию стола, что в лучших традициях спиритических сеансов, производило впечатление на наивных посетителей.
[indent] Мэг встала из-за стола и отложила колоду "живых" карт таро, желая размять ноги и затекшую спину. Лупоглазый малыш сонно выполз из своего укрытия, предварительно снова стукнувшись головой и произведя некоторый шум. Оба они, и хозяйка и питомец, находились в своеобразной клетке и не имели возможности  вырваться на свободу.
Шлепая своими перепончатыми лапками по подушкам, Матьеш подошел к разминающейся Мегаре, явно заинтересованный хрустом суставов в ее крошечном теле. Девушка покрутила головой, смачно хрустя шеей и при этом позвякивая навешанными разнообразными украшениями. Бусинки, монетки, затейливые узоры и обереги, а так же кольца и перстни - все это венчало серебристо зеленое одеяние покрытое красным платком с "живым" узором. Если долго на него смотреть, то нарисованные и вышитые орнаменты и узоры кажется, начинают двигаться и жить своей жизнью. Все это было придумано для того, чтобы отвлекать посетителей от главной цели - обобрать их до нитки. Пустить пыль в глаза и поразить красочностью и размахом зрелища - вот чем они занимались. Практически "бескорыстный" труд по предоставлению праздника. Знали бы люди, чего циркачам стоит это "бескорыстие"...
- Что, Матьеш? - устало спросила Мэг, опустив руку на его мягкую шерстяную голову. Теленок несколько раз моргнул своими глазами-блюдцами и издал почти мяукающий звук. Девушка достала из ящичка дубового мини-комодика печенье и разломив его пополам, поделилась с другом. Зверек был счастлив и радостно подпрыгнул на задник лапках пританцовывая. Обычно, они делают это при луне и смущаются человеческих глаз, однако Мегара очевидно входила в число доверенных лиц, за что была благодарна. Преданность и привязанность этого малыша приносили ей ощущение уюта и развеивали грусть об одиночестве.

[indent] Через некоторое время предсказательница Кассандра снова величественно восседала на подушках и ждала очередного клиента. Ее верный друг прятался под столом и ничего не предвещало никаких бед, пока в шатер не заглянул долговязый, немного помятого вида мужчина. Мэг предала своему лицу максимально отрешенное выражение - это было частью ее образа, который был не только человеком, но состоял из каждой присутствующей здесь детали. Диковинные приспособления, яркие цвета тканей и даже ароматы - все это было частью сценического образа леди Кассандры - могущественной и просвещённой провидицы. Вот только в этот образ не вписывался неловкий зверек, который вдруг взбесился и как раскаленной кочергой ошпаренный, метнулся из под стола с жутким грохотом и визгом. Разумеется, Матьеш ударился всем, чем только мог и умудрился войти практически в лобовое столкновение с гостем, что кажется, смутило их обоих. Мэг было двинулась в сторону своего друга, дабы обезопасить его или если что, произнести нужное заклинание - древко палочки привычно согрело руку, готовое выскользнуть из набедренной кобуры. Однако теленок быстро ретировался в противоположном направлении и спрятался где-то за спиной хозяйки, в то время как гость почти спокойно уселся на подушки перед ней, разбавляя не самую ровную английскую речь не совсем внятными словечками, которые Мэг показались на что-то похожими. Что же, он явно волшебник, - подумала она, представляя, что у маггла была бы совершенно иная реакция на странное создание.
Сложив руки с позвякивающими браслетами и перстнями на столе, она медленно наклонила голову и внимательно посмотрела в лицо мужчины, своим пытливым кареглазым, сильно подведенным черным и золотым, взглядом. По ее поведению можно было подумать, будто бы сейчас ничего не произошло и явление лунного теленка было лишь миражом - фантазией. Впрочем, это ведь цирк. Здесь творятся чудеса и может произойти и не такое...
- Да, я Кассандра, - спокойным тоном, без придыхания и прочих бредовых "атмосферных" завываний, ответила девушка. В ловких пальцах ее тут же оказалась колода карт и она начала быстро ее тасовать.
- Это мой друг, - так же невозмутимо ответила Мэг, хотя внутри сама себе удивилась, ведь она не знала значения слова что произнес гость. И одновременно... она его поняла. Это вызвало в ней тень улыбки и какой-то детской радости. Уголок ее губ дернулся и она подняла бровь от удивления и самой себе и сравнению с большеглазым существом. Она могла бы и обидеться, но почему-то ей пришлось это по душе. Даже жаркая боль в висках слегка отступила, словно грозовые тучи пронзило несколько лучей яркого солнца.
[indent] Гадалка качнула головой в другую сторону и внимательно осмотрела сидящего напротив мужчину, стараясь не упускать никаких деталей. В это время карты  из ее рук описали круг в воздухе и ловким движением, почти не глядя, девушка выцепила двумя пальцами одну из них и "вуаля" - та уже лежит на краю стола, а на ней "дурак" не глядя гордо шагает с обрыва.
- Ты пришел сюда чтобы что-то найти? - с теплом не привычным для "Кассандры", но вполне обыкновенным для Мегары, спросила девушка, продолжив тасовать колоду, периодически проделывая ею магические сальто и спирали в воздухе.

Как быстро растут чужие дети!
Даже будучи дважды матерью, Табита не вполне понимала, где проходит та возрастная грань, на которой заготовка человека превращается во взрослую интересную личность. И миссис Беллатрису Лестрейндж она помнила как девочку Беллу Блэк, хорошенькую, черноволосую, звонкую как натянутая тетива лука, с типично-блэковским выражением лица, которым так или иначе грешили многие чистокровные, даже если по некоторому недоразумению не входили в список из 28 громких фамилий. Табита вообще часто носила маску "я наследница древнего рода, а вы все грязь под моим каблуком". Маску, вросшую в кожу намертво. И почему-то казалось, что, оставив Британию за спиной четырнадцать лет назад, по возвращении обнаружит, что ничего, совершенно ничего не изменилось, разве что магглорожденных изгнали, наконец, из храма знаний, выделив сиротский минимум заклинаний для низкоквалифицированной работы.
Сейчас же она видела перед собой статную взрослую леди. Ладно, не настолько взрослую - красивую молодую женщину. И это изменение было бы невероятно любопытным, если бы не намекало, что годы идут, и ей самой давно не восемнадцать, и резные флакончики с масками для лица в какой-то момент рискуют стать целыми цистернами зелий, призванными обмануть и возраст, и гравитацию, и семейный гобелен.
Но в Беллатрисе она нашла некоторое понимание, успев влипнуть в тягостное болото общественной деятельности с подачи невестки. Веселья в этом не было никакого, особенно в чопорной родной стране, но если ты благородная леди, да еще и официально безработная, это как будто твоя повинность - благотворительные вечера, подписанные чеки и слащавые улыбки во благо обездоленных. Наверное, кто-то действительно этим наслаждался, веря в свою судьбоносную роль - Табита же прикладывалась к фляжке в темном углу, прикидывая, когда будет прилично уйти, потому что дармовое шампанское уже стояло поперек горла, а повода для скандала до сих пор не нашлось.
- Будешь? - спросила она тогда, щедрым жестом протягивая флягу, в которой плескалось уже меньше половины. - 1966-го года разлива, хоть что-то стоящее в этом балагане.
И общение с этой восхитительной женщиной заставило Табиту несколько озадачиться: оказывается, она невероятно много упустила в социальной жизни магической Британии, и речь даже не про политические перестановки. С ними-то все было понятно на первый взгляд. Но на сцену вышло множество новых лиц, и было бы досадным упущением не воспользоваться возможностью поговорить с ними не под прицелом колдокамер в антураже благоденствия, а с глазу на глаз, даже если начинать придется с типично дамских вопросов вроде кондиционера для волос - надо же, какое удивительное совпадение, что вам пришлась по душе продукция именно нашего производства, не оставите ли отзыв? А о драгоценном моем братце, например, чтоб он был здоров?
- Потрясающая оранжерея, с вашим-то островным недостатком солнца, - знакомая смесь ароматов приятно щекотала обоняние. Возможно, она попросится сюда жить, если Вальбурга не согласится предоставить ей политическое убежище в своих теплицах. - Надеюсь, однажды покажу тебе наши угодья.
Она присела возле отдельной грядки, аккуратно подобрав юбку, и протянула руку к хищному растению, мгновенно нацелившемуся на человеческую плоть своим жалом. Табита резко щелкнула пальцем по основанию листа, усмиряя обнаглевшую флору.
- Кажется, их пора пересаживать, пока корнями не сцепились.
Разумеется, о травах и их применении, о редких, по крупицам собранных рецептах можно было разговаривать вечность, особенно если разбавить ее настойкой на тех же самых травах для лучшего взаимопонимания - главное, чтобы не переходило в маловразумительный бубнеж в связи с критическим превышением дозы.
Но отсутствие других гостий, даже намеков на их прибытие с минуты на минуту, наводило на определенные размышления, а Табита еще в тринадцать понимала, что смотреть на цветочки ее зовут не для того, чтобы насладиться видами. Разве что видом ее самой, с плавным перетеканием в попытки не только полюбоваться, но и пощупать.
Она поднялась, оправляя подол, и чуть склонила голову к плечу, выражая светскую заинтересованность. Пристальный взгляд, правда, протокольной вежливостью не отличался.
- Так о чем речь на самом деле?

Под звон хрустальных бокалов и ароматы запеченного кролика Аурэлия будничным тоном рушит сразу несколько жизней – много лет после, Себастиан будет задаваться вопросом, как сложилась бы судьба, если бы в тот злополучный вечер накануне отъезда в школу с рождественских каникул он бы высказал свое несогласие с решением родителей. Лишили бы они его наследства за неповиновение? Позволили бы ему жениться на своей школьной любви? Были бы они до сих пор вместе? Был бы он счастлив? Эти мысли будут еще долгие годы заевшей пластинкой прокручиваться в его голове – особенно остро и громко, когда будет приносить цветы на могилу той, что когда-то разбил сердце. В далеком же шестидесятом, когда он был лишь глупым мальчишкой, ему потребовалась бессонная ночь, чтобы убедить себя, что девушек у него еще будет много /в этом он не ошибся/, что любовь – блажь и глупость /так будет считать еще долгие годы/, что долг перед семьей и именем рода – превыше всего /с этим уйдет он в могилу/. За ужином же ни слова против не скажет, а лишь плечами пожмет – значит, судьба такова.

Значок старосты школы отливает золотом на лацкане зимней мантии в мерцающем теплом свете ламп Хогвартс-экспресса. Во время обхода поезда он нарочито пропускает купе, где Борджин увлеченно щебечет с подругами и надеется, что те были уж слишком заняты обсуждением, кому что подарили родители на Рождество и не заметили его силуэт в покачивающемся тамбуре. У купе же с куда более громкими первокурсниками, для которых поездка на экспрессе еще была явно в новинку, он задерживается – в его голове еще не скоро уложиться, что вот эта светловолосая девочка с зеленой лентой в волосах спустя много лет станет его женой. Себастиан так и не узнает, было ли это решение принято для того, чтобы породниться с семьей подруги матери, с которой та делила одну спальню в общежитие Слизерина, или же просто родители пытались уберечь его от неравного, по их мнению, брака с дочерью лавочника из Лютного – всю жизнь Грегори и Аурэлия положили на то, чтобы поднять статус рода среди магического сообщества, после того, как Кантанкерус Нотт по какой-то причине не включил их фамилию в список «священных двадцати восьми». И теперь их старший сын, будущий глава семьи, не может просто так слить в унитаз, словно неудавшееся зелье, все их усилия настолько неразумным союзом – при каждом упоминания Ксенты, его мать всегда поджимала и так тонкие губы и переводила разговор на другую тему. Отец же мгновенно находил себе занятие – начинал читать вчерашний «Пророк», оставленный на журнальном столике, или шел писать «срочное» письмо по работе. Табита еще в двенадцать заявила, что Борджин – плохой выбор. Она странная и волосы у нее во все стороны. На ворону с кладбища похожа. Его сестра всегда привыкла говорить то, что думает и с самого детства осознавала, что не позволят им самим выбрать себе судьбу. Ей, впрочем, повезет в этом больше – спустя много лет ее договорной брак с сыном друга отца из франции окажется на удивление счастливым.

Утром перед занятиями он завтракает одним из первых, запивая печеночный пирог имбирным чаем, и спешит на собрание факультетской команды в одну из старых аудиторий – первая игра с красно-золотыми уже через две недели, а на прошлом матче их оборона буквально посыпалась на втором часу. Капитан напоминает быть осторожнее с Дирборном и Шеклболтом, а загонщиков просит больше внимания уделять Прюэтту, в прошлом мачте против барсуков буквально выцарапавшем победу своей команде, даже не смотря на пойманный ловцом желто-черных снитч. Себастиан зевает и трет глаза, но мечтает, чтобы этот организационный сбор, которые он всегда терпеть не мог, сегодня длился чуть ли не весь день. Словно, это сможет спасти его от неизбежного. Излишней храбростью и старший сын Грегори Гойла никогда не отличался: его умение затаиться, лишний раз не лезть на рожон, отсидеться, когда нужно, за спинами других, не подставляться лишний раз в бою ради товарищей – все это долгие годы будет позволять ему сохранять не только собственную жизнь, но и репутацию. Сегодня же, в январе шестидесятого года, избежать расплаты ему не удастся – он точно знает и, поэтому, максимально пытается этот момент оттянуть.

Когда Ксента не появляется на уроке зельеварения, в нем начинает теплиться глупая надежда – вдруг она заболела, вдруг не вернулась в Хогвартс по какой-то причине. Он достает свой котел из длинного шкафа, растянувшегося почти на всю дальнюю стену комнаты и ставит его рядом с Акселем – друг вопросительно смотрит на него, потом оглядывает аудиторию, но лишних вопросов не задает. Это он в Крэббе и любит. Мистер Слагхорн что-то вещает про амортенцию, ее действия и свойства – Гойл же бы не отказался от какого-то зелья с противоположным эффектом. Он расталкиваем в ступе сходные с актинией наросты со спины растопырника, с опаской поглядывая на входную дверь чуть ли не каждую минуту через плечо товарища, пока, наконец, в коридоре не слышится сбивчивый стук каблуков. Когда Ксента появляется в дверях, он с несвойственной для него прилежностью перечитывает рецепт – все, лишь бы в глаза не смотреть. Вот только Борджин бы не была самой собой, если бы не буквально прогнала Акселя с занятого места.

Что ему ей сказать? Правду – что не пришел в их место встречи потому, что трус? Или же сослаться, что капитан квиддичной сборной решил собрать их в первый учебный день и до конца школы водить темноволосую за нос, словно ничего не случилось? На вопрос подруги Себастиан даже не поворачивает голову, словно рядом с ним не слизеринка, что он знает с детства, а не меньше, чем Медуза Горгона, от одного взгляда в глаза которой он окаменеет навсегда, - между нами все кончено, Ксента, - он говорит это звенящим сталью голосом, каким обычно списывает баллы со студентов других факультетов, и все также смотрит лишь на читающего лекцию декана.

«Розье — только» сказал она когда-то, на что получила в свой адрес много слов о состоянии своих умственных способностей, выдержки как чистокровной волшебницы и наследницы благородного рода.
Тем не менее, постепенно...
Это произошло очень постепенно, ещё со школы, Вальбурга Блэк медленно превращалась из просто знакомой по чистокровному кругу в товарища и друга, а после, — после дольше, больше, прерывистее. Вела светские мероприятия от имени благотворительного Фонда, которые ненавидел её супруг, и это было очень удобное начало. Один вальс, второй, беседа и пара бокалов, и дальше — приглашения, много, очень много… приёмы, выставки, балы и сезонные, показательные охоты на лис. Урожденная Блэк хохотала, — запрокинув шею, звонко и открыто, никого не стесняясь, — предполагая, что сколько бы они не слили дарственных Фонду денег в сток бездонной благотворительности, ему всё равно будет мало.

Мне всегда нравилось смотреть на нас вдвоём, нравилось растворяться в этом адюльтере, что я сама себе разрешила, и в минуты нашей близости я часто колдовала зеркало напротив. Светская львица с Туманного Альбиона и наследник древнего рода — две рептилии, что может быть скучнее? Этот спонтанный роман, в который я заигралась, позволив выпить себя до капли, но однозначно поглотив и тебя. Ты был горький словно кофе, что невозможно было разбавить медом наших ночей. Бесконечно тягучие, словно патока, эти луны были невероятно терпкие, такие острые каблуки звезд сияли над нами. Меня трясло от каждого поцелуя, когда я смотрела, как в прикроватных зеркалах сочными акварелями писались плавные линии наших силуэтов, и через мой запрокинутый профиль, жемчужную белизну хрупких плеч, дрожащие ресницы серебряным лезвием врезалось томное напряжение. Твои руки, что требовали бы послушания и отклика, эти жадные, словно истосковавшиеся губы, они до боли вытягивали мои оголенные нервы… Ведь мне бы цедить свой afternoon tea, растворяясь в семейной жизни, но я задыхалась в этой рутине. В одиночестве, в бытовухе, в бесконечном Дне сурка. Рутинная жестокость моего Дома истачивала меня, опутывала тонкими струнками нервозности, какой-то усталой надрывности.
Я забылась и устала, невероятно устала от всего.
И от тебя — тоже…
Может быть, поэтому я уехала к морю?
А вы думаете — конвент.
В целом, я часто путешествовала, но всегда ненадолго и всегда возвращалась назад в указанный срок. Но здесь — не вернулась. Мы мешали наше кофе с молоком каждый раз, едва игрался случай, но в ту осень Брайтон буквально утопал в ливне, он стоял стеной практически каждый день и разорванный молочный туман льнул земле, а этот мир засыпал под мирную и неумолимую колыбельную падающей воды. Хотелось остаться, забыться в этом шепоте природы. И в тебе.
Как кружил в танце, как ты меня жил, в ладонях мял и я сама не заметила, как ты выдернул чеку. С каждой нашей встречей твои температурные объятия становились жарче, взгляды на людях – откровеннее. Ночами ты выкручивал меня навзрыд, в моем сознании гудела волна и захлестывало за борт так, что я буквально тонула в этом чувстве. Захлебывалась — не выплыть. Останься со мной, останься во мне, ведь даже минута без тебя отдается невероятной тоской где-то в груди.
Это не влюбленность — а ещё сильнее, всё то, что бьет наотмашь, издалека.
Зависимость, коим я была подвержена. Прочь её.

До конца учебы четыре полных месяца. Это сто двадцать два дня в стенах, которые всегда были для младшей (пока что) Борджин убежищем. Из них, тридцать семь — выходные. Благо, не все столь же поганые, сколь сегодняшняя суббота. Ладно, чего на субботу сетовать, она всего-лишь ютилась в компании следующего дня, что в календарях каждой уважающей себя пигалицы выделен, дай Мерлин, хотя бы просто розовым. А если Мерлин не даст, то ещё и кучей сердечек, блёсток, пыльцы пикси и…крошечным рецептом амортенции. Хотелось бы сказать, что ею уже воняло из каждого угла. И эти, даже столь любимые, в остальные 363 дня в году, запахи, сегодня казались самыми мерзкими на свете. А какими мерзкими они окажутся завтра, у-у-у.

Наверное, такими же мерзкими, как физиономия Табиты Гойл, что встретиться ей чуть позже, а потом займёт целую субботнюю главу в дневнике, собрав каждую из колючек, что умела собирать в буквы Ксента. Да так искусно, что читая можно было даже отравиться ядом, что сочился из каждой чёрточки.

Ксента валялась на заправленной постели целый день, до полудня, совершенно не желая вставать, ведь, как уже было сказано — каждая пигалица была в курсе, какой тщательной подготовки требовал завтрашний день. А Слизерин, к превеликому сожалению, трещал от тех самых пигалиц. Высокомерные, самовлюбленные, тщеславные, в основном, чистокровные, ведьмы с идеальными волосами, кожей и фигурой. С лучшими мантиями, дорогущими селективными парфюмами и туфлями из последних коллекций именитых модных брендов, в которых Борджин совершенно не разбиралась.

Она никогда не была подлинной частью этого серпентария, сохраняя в себе свою кричащую беловороновость. Обладай ты хоть всеми гадкими чертами характера, носи ты хоть самый застывший bitch face, чистота твоей крови и размер счета родителей имел более располагающее для дружбы значение. И пусть ты условно чистокровна, пусть твои предки владеют одной из самых загадочных лавок в Лютном, ты все ещё дочь лавочника из того самого Лютного. Волновало ли это когда-нибудь юную Борджин? Отнюдь.

— Ксента, ты пойдёшь с нами за конфетами? — хотелось бы сказать, что соседка разрушила тишину, внутри которой Ксента пряталась прикрыв глаза, но увы, та лишь прервала змеиное шипение, коим вся комната полнилась, пока три другие, наичистокровнейшие, спорили о всяком. Своём, куда Ксенту никогда и не звали.
— Нет. — столь же сухо, сколь и всегда отвечала, отрезала Борджин, даже глаз не открыв.
— Ну а за туфлями? Или ты собираешься производить впечатление на Гойла в своих отвратительно-безвкусных ботинках? — Ксента откроет глаза, чтоб оценить свою обувь. Свою старую обувь, которую пора бы выбросить с астрономической башни и никогда больше не видеть.
— А что, думаешь Гойлу они по вкусу не придутся? Ну, что же, на такой случай всегда есть Крэбб.
— Борджин!
— Шморджин! Ну что тебе надо? Видишь, я в печали? И у меня есть планы.
— Какие? Беспечно страдать?
— Ну что значит беспечно страдать? Во-первых, беспечно страдать лёжа на кровати. Во-вторых, набиться конфетами до смерти. Можете вечером подвешать меня как пиньяту и избивать до тех пор, пока конфеты не вываляться вместе с кишками.
— Ты омерзительна.
— Спасибо.

Она изобразила мертвую мину с закрытыми глазами и вывалившимся языком, провожая своих соседок в Хогсмид за покупками, после чего вытащила целую кучу сладостей: перечные чертики с исправленной на упаковке надписью «Сдохни с огнём», синяя жвачка и горсть бобов. — Мда, ну и наборчик, — буркнет Борджин, взяв одну из жвачек. Громко и смачно чавкнет ею, ещё раз и ещё, пока та не размякнет до способной к надуванию пузырей степени. Один, второй, третий и вот уже 9 шариков разных размеров летают по комнате, врезаясь в парящие сердечки.

Хлоп. И каждый из них взрывается исчезая столь же ярко и быстро, сколь растворилось пресловутое чувство любви между Ксентой и Себастианом, по которому слизеринка уже успела выплакать всё слёзы и почти перестала думать.

Ложь.

Слёз хватит затопить Атлантиду. А мыслей, чтобы взорвать мозги всем известным и неизвестным философам. Да и как о нем не думать, да не плакать, если его прекрасная рожа отсвечивает повсюду. В гостиной, в коридорах, на уроках, за завтраком, обедом и ужином. Каждый раз смотрит из-под чёлки, пока жуёт свой любимый кетчуп и надеется, что он подавиться и пустит тыквенный сок по носу, чтобы все расхохотались. Пока не подавился. Но впереди ещё сто двадцать два дня. Успеет.

Ксента достанет из тумбы котёл, нарисует на нем конфету и с гордостью пройдётся сначала по всей гостиной, а потом и по всей школе, допрашивая каждого встречного «Сладость или гадость?». Кто-то ответит, что праздник перепутала, обязательно получив по коленке, кто-то отсыпет конфет, ну а кто-то самолично выберет «гадость», после чего Ксента взмахивала палочкой и произносила, почти конфетами не чавкая: — Агуаменти, — направляя на штаны и юбки, чтобы каждый выглядел обоссаным.

Да, Ксента очень любила людей.

Собрав полный котёл Борджин отправилась на одну из лестниц, чтоб вдоволь покататься на аттракционе, да конфетами до тошноты объесться. Правда, рвотный рефлекс явился куда раньше, стоило Табите сверкнуть своими идеальными волосами.

— Вам, Гойлам, что, где-то тут мёдом намазано? — оглядывается по сторонам, проверяет не налипло ли что на ботинки, шерстит по карманам мантии, чтобы быть может найти чего столь привлекающего всех обладателей столь гадкой фамилии.

— Конечно некому. Вряд ли кого-то, кто не имеет собственного мнения, голоса, выбора и мозга можно назвать человеком. Так, пешка. А из неодушевлённых предметов меня привлекают исключительно конфеты. Кстати, хочешь? Тут как раз для соплячек со вкусом соплей пару бобов завалялось.

Со времён отъезда старшей Бёрк из Англии, в лавке почти ничего не изменилось. Разве что её любимая лестница исчезла. Вдох в жилую часть здания был теперь доступен только с другой стороны, сразу на второй этаж. Мансарда соседствующая с чердаком, что всегда принадлежала Паскаль выглядела точно так же, как и двадцать лет назад. Комнату будто законсервировали. Ни пылинки, ни выцветших половиц. Ни один из постеров не упал, а большая двуспальная кровать пряталась под тем же изумрудным покрывалом. Довольно жуткая картина, если честно. Кто-то видно следил за комнатой, не позволяя ей меняться, словно кто-то всегда ждал её назад, но ни разу об этом не обмолвился. Комната Мад не изменилась лишь в одном — Паскаль по-прежнему не могла туда войти. Стоило ей попытаться пересечь черту, как заклинание ласково отпихнуло её. Паскаль что-то бранное буркнула себе под нос и вернулась в свою жуткую детскую комнату девочки-подростка, где они с Ксентой провели бóльшую часть детства. Она начала вспоминать ночёвки. Как-то раз они украли фляжку, наложили на ту заклинание незримого расширения и вылили в ту столько апельсинового ликера, что заевшее пьяное «Если я сказала — не брала, значит — не отдам!», казалось абсолютно убедительным. И ни одна не догадывалась о собственной наивности, когда отвечала взрослым куда делись все бутылки.

Паскаль нащупала прорезь в матрасе и выудила оттуда ту самую фляжку. Разулыбалась. Сорокоградусного поила там должно было быть достаточно, чтоб напиться спустя девятнадцать лет, после смерти лучшей подруги. И даже останется, чтоб добиться после позавчерашней смерти сестры. Бёрк сделала глоток, второй, третий, а потом достала палочку и направила ту прямиком на дверь, наложив точно такое же запрещающее вход заклинание, как и её отец на комнату сестры. Естественно, запретила вход она именно ему. Отцу.

— Остроумно, — довольно громко произнёс мистер Бёрк, которого столь же нежно, сколь Паскаль, отбросило заклинание. Она приоткрыла один глаз и ехидно улыбнулась, пожав плечами.
— Впустишь?
— Что за идиотский вопрос, естественно, нет.
— …на похороны ведь ты пойдёшь?
— Что за идиотский вопрос, естественно, да.
— Ты можешь перестать ёрничать? — она снова ехидно улыбается отцу, который уже догадывается следующему чётко сформулированному ответу, заранее парированному: — Тебе тридцать шесть лет, а ведёшь себя, будто тебе тринадцать.
— Ну а тебе сколько?
— Достаточно, чтобы…, — отец повышает голос, Паскаль перебивает.
— Достаточно, чтобы знать что такое «эйджизм», я согласна. — отец вскидывает от недовольства руки.
— Понаехали, американцы!
— И задели ваше чопорное самолюбие свеженькой терминологией? О-о-о, мне так жаль.

Старший Бёрк нервно вздыхает, удаляясь, пока дочь делает ещё несколько глотков из фляжки, причмокивая от удовольствия. Похороны, шмохороны.

<…>

Изрядно надравшись, Бёрк сидела в последних рядах, наблюдая, как гости, возможные родственники, какие-то рандомные люди, выступают, рассказывая о том какой чудесной была Мадригаль и как грустно с ней прощаться, она такая юная и бла-бла-бла. Тоже мне, нашли юную. Двадцать восемь лет! Кобыла! Вы видимо забыли что такое юность. Бёрк оглядывалась по сторонам, надеясь никого не узнать в серых чуть размытых лицах.

— Кто-то ещё желает сказать пару слов о трагически погибшей? — Паскаль хрюкнула, подавившись смехом, да так громко, что каждый обернулся.
— Ну раз вы все так просите!— обратилась к таращащейся толпе. Паскаль встала со своего места, столь же уверенно, сколь заливала в себя бесконечный ликёр. В конце концов, старшая сестра — пьяная на похоронах, не так уж и странно. Правда, чужое мнение на этот счёт мало волновало и саму Паскаль. Она подошла к гробу, чтоб взглянуть на умиротворенную сестру, указав жестом «секундочку», каждому сверлящему взору. Бёрк упала на колени, опустив руки прямо к сестре, кто-то даже попытался сорваться с места, будучи обескураженным происходящим. Беспокойного волшебника остановили кратким «это старшая сестра, дай ей время» и тишина снова воцарилась, переодически шурша перешептываниями гостей и слишком длинной театральной паузой Паскаль, что лежала на сестре, всё это время запихивая её палочку себе в рукав. Очень медленно и аккуратно. И как только воровство претворилось — ведьма отпрянула от трупа.

— Здравствуйте, дорогие гости, — начала Бёрк, а потом прокашлялась и переключилась на британский акцент, — Здравствуйте дорогие гости,…вот, другое дело, да? Теперь то вы меня все понимаете, — Паскаль перевела взгляд на отца, чьё нижнее веко уже подёргивалось от сожаления. — Меня зовут Паскаль, вы скорее всего меня не знаете, как и я вас, но я старшая сестра той девушки, которой вы сейчас пели поминальные дифирамбы. Если честно, её я знаю столь же хреново, сколь вас. Наслушалась ваших унылых речей и даже задумалась, а точно ли мы сёстры. Или тут сработал эффект, что о мёртвых либо плохо, либо никак?…ой, оооооой, — Паскаль с наидовольнийшей физиономией заглядывала в каждую пару смотрящих на неё глаз, пока не запнулась об одни такие знакомые, что аж дыхание спёрло. — Ха, вот прикол, мёртвые пришли поддержать мёртвых. Эй, Ксента, милая, иди сюда, давай покажем им что такое на самом деле «юная», давай, иди сюда. Ксента! КСЕНТААА!

В какой-то момент ликёр так ударил в голову, что запинаться пришлось не только о глаза, но и о собственные ноги. От падения спас сидевший в первых рядах бывший женишок покойной сестры. — Фу, магглорожденный, не трогай меня — она попытается отпихнуть Лимуса, но тот лишь подожмёт её посильней. — Да что ты липнешь, она же ещё даже не закопана, — возмущённо топает ногой, заряжая шпорой прямо Лимусу по лодыжке. Тот, от боли, расцепляет руки, чуть с толчком. Бёрк отскакивает, врезаясь в сидящую «Ксенту». — Жесть, призраки такие реалистичные, — её тут же подхватывает отец, пытаясь увести, однако Паскаль крепко сжимает руку «Ксенты», заставляя ту тащиться вместе с ними.

— Никс, ты можешь её увести?
— Никс? Пап, это же Ксента, куда она меня уведёт. С кладбища, — Паскаль начинает смеяться, Ксента куда-то уведёт с кладбища. Безумие. Куда? В мир мёртвых? — Нет, погодите, я не собираюсь умирать.

Смерть закономерный итог жизни. Никто не знает, сколько отмерено человеку. Кто-то успевает совершить лишь пару вдохов, и, не вынеся тяжесть бренного бытия, испускает дух на руках матери. Кто-то доживает до почтенной старости, и, умудренный сединами, пытается вложить в головы юнцов, что значит «правильно». Правильно прожить отведенный срок, правильно уйти, правильно запомниться. А есть те, кто успели урвать яркость молодости, но не достигли возраста умиротворенной зрелости. Мадригаль была в числе последних – яркая вспышка на небе, которая слишком быстро потухла.
Хайгейтское кладбище сегодня превратилось в улей, что разоряется, жужжит и толпится в арке входа в часовню, перед тем, как затихнуть на выбранной скамье. Дань традиции, не более, маги не отпевают своих почивших по догматам христианского мира, но возможность проститься с ушедшим дают каждому. С разницей в пару минут со своих мест на амвон поднимаются сочувствующие, их голоса гулко звучат под старинными сводами обители магловского Бога, и все они, как один, сокрушаются о скоротечности оборванной жизни. Слова сплетаются в покрывало, что тяжестью пропитанных солью слез, не всегда идущих от сердца, давят к земле Берка. Никс знает, как минимум, половину собравшихся, но верит лишь трети из них, тем, чей голос теряет будничное «приятного вечера, мисс Борджин, у меня к Вам деликатная просьба…», и ломается, при звуке имени той, что больше не откроет глаз.
Аркус сжимает плечо Дарры, пожалуй, единственный, кто в полной мере может понять его боль – осталось самое сложное: последнее слово отца и гроб с девчонкой понесут из часовки в сторону свежевыкопанной могилы. Мадригаль Берк останется лишь росчерком палочки на граните, боле не тревожащая живых, встав за спинами мертвых, как и тысячи других, что были до нее.
Голос с задних рядов будоражит рой, пуская ленты-шепотки по устам собравшихся. Волнение сплетается с возмущением и поблескивает алчной яркостью предвкушения, еще неосознанно готовя колыбель для новой сплетни, что обойдет закоулки Лютного. Молодая женщина была в числе тех, кого Никс видела впервые, но слишком хорошо знал мистер Берк, судя по первому порыву встать.
Паскаль… имя режет слух, отражаясь в голове чужим голосом. Тем, что как казалось бы Никс, мог принадлежать сестре.
Паскаль… ждуще-зовущий тон с подоплекой осторожности. Как часто ее имя марало страницы дневника наравне с Помпеем и Себастианом.
Паскаль… оплот стабильности в полном раздрае, и не высказанная обида, потому что она ушла, увлеклась тем, что за океаном, остыла и пошатнулась твердыня, в которой можно было искать спасения, хотя бы временное, но такое желанное.
Слишком внимательный взгляд зеленых глаз, пока та, что носила имя Берк, устраивала спектакль одного актера, не ко времени и не к месту.
Паскаль… океан лижет прибоем застарелые воспоминания, и молодая женщина замирает, явственно забывая как дышать. «Мёртвые пришли поддержать мёртвых» — шумный выдох матери заставляет Борджин опустить взгляд, а через десяток секунд врезавшееся тело и крепкая хватка рук делают Никс и старшую из детей Дарры предметом всеобщего внимания.
Ответить, что вовсе не призрак, девчонка просто не успевает, утягиваемая со своего места сразу двумя дебоширами, одного из которых ведет явное алкогольное амбре, что плотным облаком окутывает Борджин.
— Никс, ты можешь её увести?
— Никс? Пап, это же Ксента, куда она меня уведёт. С кладбища. Нет, погодите, я не собираюсь умирать.
— Да, конечно, мы сейчас уйдем. Не тревожьтесь, и продолжайте.
Мелкая ловит на себе обеспокоенный взгляд матери, но качает головой, не давая той встать с места. И так слишком много шума и внимания тем, кто должен был остаться в тени Мадригаль, хотя бы в последний раз. Перехватить руку Паскаль оказалось не сложно, быстрее вытянуть из храма, чтобы громкий, нервный смех окончательно не превратил собравшихся проститься в обезумевший от свежей сплетни улей. Ксента звучит снова и снова, кузина просто не осознает разницы, и Никс не видит смысла сопротивляться, не сейчас, когда ее разум туманит алкоголь и, видимо, чувство утраты.
— Не умирать, о чем ты, я бы никогда тебя не забрала, ты же знаешь. Просто побудь со мной, пожалуйста.
Слова срываются с губ сразу, как только в легкие летит глоток свежего воздуха. Это кощунство издеваться над памятью, но иного способа увести Паскаль с кладбища малышка просто не видит. Ее имя действительно затопило десятки страниц дневника, и в том, что Берк была первейшей линией обороны Борджин, Никс не сомневалась. Вопрос лишь в том, что случилось потом, почему она бросила сестру в то последнее лето, хотя знала, что окончание школы привяжет ее к Помпею перманентно, а не только на короткие недели каникул.
— Все хорошо, успокойся, Паскаль.
Пара шагов по тропинке, подальше от выхода из храма, и пальцы опускают теплую ладонь, но лишь для того, чтобы дотронуться до щеки. Это ее бич, на миг закрытые глаза, чтобы перебрать в сознании образы Ксенты, оставшиеся на колдографиях и зарисовках в дневнике. Она так ласкала маму, смеялась и нежно скользила кончиками пальцев к виску, чтобы заправить непослушную, выбившуюся прядь волос. Касалась ли так Паскаль – лотерея, но думать о том, что Берк начнет трясти отца в состоянии опьянения и требовать объяснений прямо над телом умершей сестры, не хотелось, и девчонка рискнула.
— Хочу домой, как в те зимние каникулы, последние, помнишь? Когда мы ждали, чтобы зелье настоялось, дурацкий, как оказалось, подарок, я писала тебе потом. Пойдем, можно, я отведу нас?
Шаг ближе, всего один. Похож ли ее голос на голос сестры? Борджин надеется, что да, но в голове он ниже, грубее и язвительнее, чем у младшей из сестрет. Она не упоминает Мадригаль, чтобы не акцентировать внимание на том, что есть путь отступления.
— Просто скажи да, и обними меня, поверь, аппарацию я не забыла.
Кольцо ладоней той, что меньше, оплетает плечи кузины, прикасаясь щекой к щеке, за миг до невесомого поцелуя, скорее скольжения губ, уводящего в покой и нереальность происходящего.
— Может это просто сон, Паскаль? Не тревожь себя, я побуду рядом, обещаю.
Едва уловимы щелчок трансгрессии прозвучит всего через секунду, если Никс почувствует ответные объятия сестры.

Ludwig Göransson — American Prometheus

Милая Кэсс,

Я пишу эту записку с расчетом на то, что ни одна сова в мире не успеет доставить мое письмо в срок. Я принял единственно верное для себя решение — стать кем-то для себя. Я не ищу прощения за свой псевдо-героический поступок, полностью осознавая, что это ребяческий эгоизм и абсолютная самонадеянность. Но я хочу быть тем, кто попытается выкроить шанс для этого мира.
Я знаю, что ты сейчас не понимаешь, что происходит и поверь мне, что так будет лучше.

Я ухожу туда, откуда вряд ли вернусь. Магия, таящаяся в этом месте, поглотит меня и выплюнет останки из своего жадного жерла.
Тело свое хочу завещать цветам в качестве удобрения. Кикимер обещал его вернуть. Какие цветы вырастить пусть решишь ты. Больше у меня для тебя ничего нет.

p.s. Хочется написать так много, но когда я пытаюсь обличить мысли в слова, то выходит какая-то каша. Я так много всегда хотел сказать и так мало позволял себе это делать. Я — сплошное скопление молчаний, поэтому эта записка будет для всех как гром среди ясного неба. Но первая вспышка молнии окажется в твоих руках. Прошу меня за это простить.
Главное, что я давно хотел тебе сказать — мне жаль, что я стал твои бременем. Я всегда желал тебе только счастья, хоть и видел его исключительно на свой лад. Сожалею о каждом дне, что петлял в темных закоулках своих эгоистичных чувств. Надеюсь, мой уход подарит тебе то, к чему так давно рвалось твое сердце: свободу.

R.A.B.
12.12.1979

- Кикимер, как бы я тебя не умолял, чтобы не предпринял — не прекращай вливать в меня зелье, ты понял?
— Да, хозяин.
— Здесь по-любому не обойдется без охранной магии. Если меня что-то схватит — можешь сразу трансгрессировать, не жди, пока оно перекинется на тебя, хорошо?
Эльф кивает больше на автомате, боязливо озираясь по сторонам и цепляясь за бархатный сюртук Регулуса, словно напуганный ребенок. От его вида у младшего Блэка невольно щемит сердце: ему было жаль подвергать слугу такому риску, особенно с тем учетом, что в прошлый раз он здесь чуть не погиб. Но юноша понимал, что покоящийся на дне чаши крестраж — его единственный шанс ослабить лорда, и он вынужден сыграть ва-банк.
— Начнем. — юношеское тело трясет от сдавливающего глотку страха. Кулак быстро сжимается и разжимается, раздразнивая саднящую боль после пореза. Вздувшиеся вены взрезают своими горбами кожный покров. Грудь вздымается, пытаясь вобрать в себя больше храбрости. Ты за этим сюда и пришел, так иди до конца.
— Ваш бокал... хозяин?
Голос домовика выдергивает из момента непозволительной слабости. — Да...спасибо, Кикимер.
Забрав из рук эльфа хрустальный бокал, Регулус подбадривающие улыбается ему, пытаясь хоть немного отвлечь того от первородного ужаса, что мечется в затянутых поволокой глазах. — Все будет хорошо, не бойся.
Кому из вас двоих ты врешь, юный волшебник? Тебе же до одури страшно.
Понимая, что каждая секунда рискует стать последней для его решимости, он упрямо погружает бокал вглубь сосуда с зельем.
Жидкое отчаяние юркой змейкой струится по хрустальным стенкам бокала, наполняя его грани всеми оттенками изумруда.
Регулус в три глубоких глотка осушает чашу и не осознанно морщится. Отравляющее марево нефритовой слизью проникает в вены, беспощадно вытравливая из них жизнь. Пропитанные зельем губы зияют кровавыми трещинами, словно вспоротая плугом земля по весне. Язык вяжет от ядовитого привкуса зелья. Ему кажется, что в рот ему насильно всыпали целый пуд соли, из-за чего Регулус пропускает, как внутри него зарождается мерзкое чувство. Неясное, смешанное, и еле уловимое. Оно просачивается сквозь кожу, шлейфом мурашек скользит вниз по спине, чтобы вонзиться тревогой в хребет. Интересно, это пробуждается эффект зелья или за мной действительно кто-то следит?
Блэк зачерпывает второй бокал и также спешно вливает его в себя, стараясь не зацикливаться на чувстве, что взвинченной скрипкой жужжит в его черепной коробке.
Последний глоток в его горле стопорится сродни проглоченному булыжнику и рвется наружу. Юношеское тело вздрагивает, не в силах сдержать рвотный позыв, и выплевывает из себя мутное жужево себе в ноги.
— Проклятье.
Регулус поднимает глаза и на момент осекается: он стоит посреди земли, усыпанной телами. Земля переполнена красным. Земля сочится кровью, словно рваная рана.
Он смаргивает наваждение и оглядывается вокруг: перед ним вновь ощерившиеся стены пещеры и невозмутимая гладь озера. Регулус и Кикимер — два инородных сгустка жизни среди этого мертвого пейзажа. Однако что-то в нем изменилось.
Блэк оглядывается по сторонам и замечает, как что-то или кто-то мечется на другом берегу. До его слуха доносится бархатный тембр голоса, каждый оттенок которого высечен в его подкорке: — Сириус?!
Каждый произносимый звук кошачьими когтями впивается в пересохшее горло.
— Какого лешего они здесь забыли?! — он бормочет себе куда-то под нос, щурясь и вглядываясь вдаль. Это не в заправду. Его здесь нет. Это все ложь, морок. — Кикимер, ты тоже слышишь Сириуса?
— Это без сомнения он. — Это проблема. — Но хозяин, вам нужно продолжать пить…
— Меняем план: сначала разбираемся с этой ситуацией.
Сириус, будучи опальным беглецом их рода, явно знал о былых увлечениях младшего брата и сейчас было не то время и не то место, чтобы устраивать чистосердечное для шайки авроров. - Сириус, я даже не стану спрашивать что ты здесь забыл — возвращайся назад. Здесь небезопасно.
Слышно, как он также не доверяет своим глазам и шмалит в сторону младшего развеивающими чарами. От чего-то, Регулус усмехается от ситуации. — Сириус, ты так выколешь себе глаза. Уходите отсюда. Вместо очередной передряги лучше навести матушку. Она будет вне себя от радости.
Боже, что за абсурд. Это действительно то, что ты хотел ему сказать при встрече после нескольких лет разлуки? Съязвить про мать?

Тем временем, он со своим товарищем погружается в лодку на другом берегу и отчаливает в самое сердце пещеры — к острову, где стоит младший Блэк и пытается судорожно придумать, как ему выкрутиться из этой ситуации. — Кикимер, будь готов трансгрессировать по моему сигналу. Других вариантов он для себя не видел.

Вдруг вода в озере начинает вибрировать встревоженной рябью. Регулус понимает, что это далеко не от лодки. Сквозь нарастающее бурление юный волшебник видит смазанные очертания опухших рук и пальцев.
— Это они, хозяин, это те твари, что тащили меня на дно! — домовик забивается магу за спину, от чего тот оступается и чуть ли не падает в воду.  Тем временем руки-щупальца мертвецов тянутся к лодке, хватают ее за борта и раскачивают из стороны в сторону. Твою мать, их так перевернут! Приоритеты и планы разворачиваются на 180, подстегиваемые беспокойством за брата. Рука машинально находит палочку за бортом сюртука, Регулус подлетает стрелой к берегу. — Кикимер, прикрывай меня.
— impediment! — палочка выплевывает заклинание в инфернала, подтягивающегося на борт лодки и отбрасывает его в сторону. Тот с гулким плеском уходит под воду сродни брошенному камню. Есть. Юный Блэк начинает сыпать заклятьем в выныривающие, полусгнившие пальцы/кисти/затылки/лица, пока лодка плывет в его сторону. Видит Мерлин, не так он планировал этот день.

я очень болен, я почти   умираю
А ГДЕ-ТО ТЫ И НИЧЕГО НЕ УЗНАЕШЬ

пустая.  я смотрю через запотевшее стекло и ничего не вижу. магглы или волшебники, день или ночь? какая к черту разница!? теперь все равно.  тело устало от однообразной позы, ломит и болит в переломанных местах. физическая боль отлично отвлекает. шевелюсь я лишь для того чтобы уверить маму в очередной раз — в с е   х о р о ш о. она мне не верит, кто в здравом уме поверит? она дает мне время, но мне вряд ли хватит целой жизни чтобы прийти в себя.

боль пришла первее осознания. толи от замысловатых отваров целителей, толи от множества переломов кости ныли, по мне будто прошлось стадо взрывопотамов. взволнованные лица вокруг пугали больше. травма паршивая, но не вечная. никакие предостережение не удержали бы меня от возможности вцепится тильде в глотку, но инстинкт самосохранение не подвел девчонку, она не пришла извиняться. ее исключили, но... я храбрюсь, не выдаю страха тенью упавшего на сердце, не позволяю шону винить себя, не выдаю обиды засевшей глубоко в душе: он наслаждался желанием девчонок выцарапать мне за него глаза.

целитель ругается, я должна лежать в кровати. какая к черту разница!? теперь, когда я все равно безвозвратно поломана: все равно выйду ли я из мунго или когда выйду. за стеклом мир — для меня он в руинах. разрушен, до основания, нет будущего, даже настоящего. ногти впиваются в еще не успевшие затянутся царапины, если я хоты бы на минуту потеряю контроль - распадусь на атомы.

дверь скрипит, излишняя заботы душит, я не хочу говорить о чувствах или есть. - я же просила оставить меня, - шон. я спотыкаюсь на слове, спотыкаюсь о мысли. он пришел. какая-то часть внутри встрепенулась, приваленная необъятным горем, она едва ли может взять верх. разбитое сердце нудящей болью разрывается, чем дольше я на него смотрю, тем больнее. всего день назад у меня было все: план на будущее, любимое дело, уверенность, шон. мы уже выбрали команды, жаль конечно, сразу двум новичкам нет места в одной команде, исполнять одну мечту вместе - на двоих, квиддич причина страсти горящей между нами, а что теперь? сколько эти отношения будут умирать? даже если мы и протянем до выпускного, я не разделю его судьбу и угасну рядом в агонии собственной ненужности.

- я не хочу никого видеть. - не так уверенно, как в голове. я его почти умоляю, медленно сползаю с подоконника, напрягаюсь, как только могу, не жалею показаться немощной или больной. все равно получается паршиво с перевязанными руками, говорят если бы не настойки целителей, я вряд ли захотела бы шевелится. - не сейчас. - давай, эммелин, отправь его домой. напомни, это он во всем виноват. он и его любимая поклонница. пусть не возвращается.

смотрю в глаза шона, думать глупости, не совершать их. изломать остатки жизни собственными руками? пожалуйста, шон, дай мне повод. не оставляй медленно угасать подле. эммелин вэнс - разбилась на том поле для квиддчиа. умерла. то что осталось тень: былой уверенности и огня. такая эммелин тебе не нужна.

а я боюсь что потерял   себя