Итак, Новый Год наступил, весь мир получил свои подарки, и Тор вроде был должен был вздохнуть с облегчением. Но нет. Он явно ощущал - что-то еще нужно сделать. Лишь минут пять назад оставив статуэтку на столе возле спящей сестрицы (только истинная дочь Асгарда будет в Новый Год держать окно открытым, видать, ради свежего воздуха), бог уже намеревался было улететь обратно в Башню, однако так его что-то и удерживало в воздухе, в паре километров над ее домом. Может, она уже достаточно пришла в себя после того, что было два дня назад? Может, с ней стоит поговорить? Да нет, ерунда какая-то, на кой, она ведь вроде бы в норме была в Сан-Франциско. Только фыркнув, Асгардец уже полетел к базе Мстителей, как вдруг спустя миль семь вновь остановился. Или все же стоит с ней поговорить? Но о чём? Что он ей скажет? Или что придётся ему выслушать? Нет, это совсем не расово верный поступок. Сыны Асгарда так не поступают. Нахмурившись, Одинсон было вновь ринулся к Башне, как спустя секунд пять вновь остановился. Да что ж такое? Почему ему все не даёт покоя эта тема? Да наплевать, взял себя в руки да полетел, быстро, Гунгнир тебе в ... глаз, да. Только было его мышцы дёрнулись вновь в сторону Манхэттена, как вдруг будто бы невидимый аркан вновь остановил его в воздухе. Все же она его сестра.
   Его любимая сестра. Так что можно и наплевать на свои правила и убеждения.
   Итак, решено. Развернувшись, Одинсон полетел обратно. Как ни странно, окно все еще было открытым. Да, она точно дочь Асгарда - это презрение к холоду и явная беспечность происходила из силы крови да неубиваемого убеждения в своей непобедимости, за которым шло полное наплевательство к опасности. Бесшумно приземлившись на пол комнаты, приглушая свои шаги мягкими порывами ветра и убаюкивающим шумом снега, Асгардец хотел было уже разбудить сестрёнку... Но его остановил ее почти что безмятежный лик. Как она была прекрасна, невинна и добра... когда спала. Как мила, юна, нетронута тяготами своей безумно длинной жизни, будто бы не знавшая ни горяя, ни потерь, ни страданий. И даже несмотря на то, что в ее чертах лица все равно проскальзывали воинственность, решительность и расово верная нордичность северного пантеона, она оставалась во сне той девой, которую не видел, скорей всего, никто. Это была ее личная, сокровенная черта характера, интимная и тайная часть ее естества. Ясен-красен, что Донар не мог это не заснять на старкфон.
   Бесшумно тыкнув пальцем по знаку камеры на гаджете, Асгардское трололо довольно улыбнулось, и хотело было теперь-таки разбудить Энджелу, однако раздумало в последний момент, и тихо уселось в кресло неподалёку от ее кровати, решив подождать, пока Альдриф проснётся сама. Но после минут так пяти просто ждать ему наскучило, и вновь достав старкфон, Таранис тихо почесал подбородок, да пожав плечами, начал снимать этот безмятежный и столь милый сон сестрички.
   Была глухая ночь на дворе. Бескрылая, тихо и мило посапывая, начала ворочаться по ложу, сминая ручками одеяло да сводя ножки то ли в судорожном вожделении, то ли в подсознательном назойливом желании отойти по нужде, но недостаточно сильном, дабы проснуться. Тор вроде как оживился.
   Светало. Богиня Охоты уже разметалась по кровати, далеко не везде и будто бы с неохотой прикрывая свое нагое тело одеялом, раскидав рыжие кудри по подушке в столь соблазнительном фривольном беспорядке, да изредка постанывая сквозь сон. Одинсон с ехидной улыбкой чего-то подкрутил на старкфоне, все увлечённей снимая.
   Взошло солнце. Энджела почти свалилась с лежбища в своём бессознательном метании, лежа ну в очень соблазнительной позе, изредка мило похрапывая да подёргивая ножкой, аки кошка - лапкой после передоза счастьем, котом и валерьянкой. Тор, тихо ёрзая от вполне понятной неловкости на стуле, все же продолжал снимать это все на старкфон - спасибо новейшим технологиям, очень мощной батарейке да огромному объему памяти.
   Солнце лениво стояло в зените. Наконец Охотница начала подавать признаки просыпания. Спохватившись, Таранис мгновенно переслал данные на защищённый сервер Мстителей - ну так, на всякий случай, и еле-еле лихорадочно успел спрятать старкфон в задний карман кожаных штанов, когда Аль открыла-таки один глаз.
- Утра доброго, сестрица. Ты так мило сопишь во сне, словами даже и не передать.
   Видя реакцию богини, Ас не смог сдержать улыбки, и добавил:
- С новым Годом тебя, Альдриф. Я тебе подарок принёс даже. И подумал, что... нам не мешало бы словом обмолвиться о том, что было недавеча. Думаю, время на то, дабы оправиться, и так было достаточно уже. Так что - поговорим, сестра?

Отредактировано Thor Odinson (13.06.2016 06:32)

Топор Энджелы вонзился меньше, чем на дюйм от его левого уха. однако Донар даже бровью не повёл. В конце концов, а какой смысл был переживать, дёргаться али злиться в данном случае? Его не задело даже. А если бы задело - то после Одинсон не мог бы ничег они чувствовать, ни делать, ни дышать даже. До своего следующего перерождения, естественно. Однако раз ничего с ним не случилось, так стоит ли хоть как-то реагировать на такое действие?
- В следующий раз не промахивайся, Альдриф. А то кто ведает - вдруг трофей твой в виде головы кронпринца заберёт кто у тебя?
  Вздохнув, Донар медленно поднял руки вверх в виде примирительного жеста, показывая, что отвечать на такой выпад или еще как-либо агрессивно реагировать не собирается. А после так же медленно встал на ноги. И таким же медленным шагом направился к сестре, что вновь напоминала ему загнанную лань, напуганную до такой степени, что способна забодать льва насмерть.
- Можешь молвить, что тебе угодно. Можешь также думать, что тебе угодно, Альдриф. Но факт остаётся оным, о сестра: я отсюда не уйду, покуда мы не поговорим. И конечно же, ты можешь ... оному поспособствовать. Ведь вряд ли другое оружие далеко у тебя припрятано - а иначе я бы сильно в тебе разочарован был, Охотница. И да, коль еще ты не заметила - в чем я сомневаюсь - молот, покоящийся с другой стороны кровати твоей, означает, что не намерен опираться я. Как уже молвил на Знамогде, захочешь ты убить - убьёшь. Но я никогда не подниму руки в желаньи смерти сестре своей, о Альдриф. Своей любимой сестре. Той, которая для меня... некто больше, нежели попросту сестра. Могу драться с тобою я, тренироваться али даже угрожать, но всерьёз - нет, Энджи. Всерьёз никогда не смогу тебя я атаковать. Пусть сие и слабость для тебя... но мне плевать на оное. Мне плевать на многое.
   Пока Асгардец говорил, он медленно приближался к богине, восседающей в довольно бесхитростной позе на своем ложе, и остановился в полуметре от воительницы. После чего Донар замолчал, и плавно опустился на одно колено, оказавшись лицом вровень с Энджелой. Ему солько всего нужно было ей сказать. Но как - этого он не знал. Этому богов увы, не обучали. А учитывая тот факт, что в учёбе Одинсон и так пас задних, можно представить его замешательство.
- Не плевать мне на тебя лишь, о сестра.
   Громовержец, казалось, страдает настолько сильным фатализмом и желанием побыстрей быть покалеченным или вовсе убитым, что это могло бы заставить глаза истекать кровью, если бы кто наблюдал за этим действом со стороны. Однако ему было всё равно. Посему он бережно, и даже нежно взял левую кисть воительницы обеими руками, мягко обернув пальцами ее тоненькую ладонь, казавшуюся крохотной в огромной, словно высеченной из уру лапище Одинсона, и посмотрел в ее серебристые глаза. Глаза, которым, согласно преданиям, нельзя было верить. Которые лгали больше, чем любые другие, ибо в них ты не видел отражения себя, и свет или тьма таких глаз затягивали тебя с головой, увлекая в  омуты лжи да водовороты обмана, что пожирали тебя без остатка. Однако и на это богу было плевать. Она была его сестрой. Его любимой сестрой. Чуть ли не единственной. Посему в ее глазах, столь схожих порой с чистым светом сверхновой звезды, он видел все. Свои пороки, слабости, себя настоящего, даже если сама Энджела не могла узреть это, или не желала. Он видел в этом мифриле целое мирозданье, с его неприкрытой правдой, путсь порой и жестокой, но зато такой чистой да искренной. Таких глаз он не видел больше нигде. Там, где другие видели лишь скрытность и ложь, Тор видел больше истины, чем в глазах любого другого живого существа в мироздании. И сейчас он видел там, обиду, боль, растерянность, замкнутость да злость на того, кто заставил ее испытывать все эти чувства.
- Я не уйду, Альдриф. Могу я покидать тебя, могу не быть рядом с тобою из-за долга своего, о моя сестра, но я никогда от тебя не уйду. Тебе и впрямь проще будет убить меня али до смерти пытать, но мненье моё будет неизменным. Я не смогу тебя одну оставить, даже коль бы захотел. Я не желаю, дабы одной была ты в этом новом мире для тебя. И... не ведаю я, ведомо ль в Хевене прощенье, однако же надеюсь, что подруги твои объяснили тебе принцип оного, да суть явленья-то сего. Посему - прости меня, сестрица. Не должен был тебя я оставлять. Тогда казалось мне, что сие есть выход лучший. Однако достаточно было мне взглянуть сейчас в глаза твои, дабы понять, что я ошибся. Да, Альдриф Одинсдоттир, признаю я, что ошибся. Признаю, что был неправ в своих сужденьях. И понимаю, что сделанного не воротишь. И готов нести ответственность да последствия сего принять я, Альдриф, но найди в себе желанье ты хотя бы молвить сие мне. Ода кровь, хоть что-то молви ты, Охотница...
   Голос Громовержца становился всё более тихим, в нём чувствовалась усталость, усталость, которую дано понять лишь небожителям, и еще покаяние. Вещь, столь несвойственная для Асов и особенно - Донара. Однако если он и мог позволить себе быть самим собой перед кем-либо, так это перед Энджелой. Он знал, что она не будет судить его через призму эпох, пережитых рядом с ним, как остальные Асы, Не будет судить его, как героя Мидгарда. Он знал, что она будет судить и воспринимать его как мужчину. Пусь врага ее бывшего народа, пусть обросшего общими стереотипами, но все же в первую очередь - как мужчину. Ведь она была лишена клишейных взглядов, устоявшихся стереотипов взора на вещи и прочих атрибутик характерного взгляда древних богов на мироздание. Она была словно чистый лист бумаги. И как бы не пленила девственная чистота этого листа, все же нетронутые края бумаги резали сильнее любой рукописи. И в этом была истина, которую не дано постичь никаким другим образом. Ибо она происходила из боли, искренности да простоты. Трёх самых простых, и самых сильных вещей в мироздании. Самых первинных, ибо их не надо добиваться, их нельзя заслужить - они уже есть в каждом из живущих. Однако лишь избранные могут это понять, и дать понять другим. Дать возможность посмотреть на себя без какой-либо шелухи. И пережить это.
   Склонив голову, Таранис прислонил ладонь Энджелы к своей щеке, и совсем тихо добавил:
- Просто поговори со мной, сестра. Я не желаю, дабы то, что было между нами, было перечёркнуто глупостью моей и убило все хорошее, что начало лишь зарождаться.

Ас выслушал сестру, не перебивая, и неотрывно смотря в ее серебристые глаза, некогда горевшие светом сверхновой звезды, но сейчас напоминающие белесый туман, в недрах которого едва-едва виден свет угасающей свечи. Вот, оказывается, что она о нём думала? Вот за что она приняла его поведение? Конечно, это было логичным выводом, правильным с точки зрения расмотрения фактов и прочих вещей, которыми себя рьяно убеждает любая женщина. Вот только на самом деле все было совсем иначе.
   Когда Альдриф уткнулась ему в плечо, прижавшись к его грубому телу своим нежным, но столь гибким, стройным да сильным станом, Одинсон сначала удивился - не такой реакции он ждал от Охотницы. Но после, сам того не замечая, нежно обнял ее в ответ, будто бы укрывая руками ее от всех невзгод, что тезалии ее помыслы и душу. Нежно поглаживая Энджелу по ее копне волос цвета багряного рассвета, Одинсон тихо вздохнул, и немного наклонился к ушку богини:
- Помыслы твои обо мне логичны. Но неправильны, сестрица. Все совсем не так.
   Бережно взяв Альдриф на руки, Донар невольно вновь прошёлся взглядом по ее стану, представшему перед ним в полной своей красоте... и аж забыл, о чем хотел говорить. Он видел много прекрасных богинь. Нет, правда много. И многих он... знал. Однако гены сестрицы давали о себе знать. Красота матери, умноженная на величие отца... и перед вами будет красота битвы, которую если увидишь, никогда не забудешь. Каждый дюйм ее тела был идеален, будто бы высечен из самого серда битвы, начатой во имя любви к чему-либо. Красота, любовь и желание защитить детей да беспомощных от Фрейи смешивались со стремлением к победе в битвах, возвышением над природой и непостижимой мистичностью от Одина, и это всё рождало нечто столь прекрасное, сколь и непостижимое практически для каждого. И вот он, воин, кузнец, тот, кто создан скорее для разрушений, держит это уникальное, столь хрупкое и беззащитное создание своими руками, которые могут случайно раздавить это волшебное видение. Но почему-то видение не исчезает, не ускользает, а продолжает смирно лежать. Почему она так к нему относится? Ведь всего лишь недавеча она его вообще убить желала. Неужто и впрямь онаначала ему доверять?
- Мои стремленья пробудить в тебе богиню приняла ты за долг пред Асов Градом, Альдриф. Но оное не так. Веришь ли... было когда-то время, когда я и сам не хотел быть Богом Грома. Когда я не желал быть богом Асгарда совсем, и богом в целом. Был я молод, глуп да неопытен весьма, и не понимал - от крови своей не убежишь. Хотя... чем молвить, лучше тебе я покажу.
   И резко встав на ноги, Донар прижал одной рукой сестру к своему торсу, другой призвал молот, и бешено раскрутив оный до размытого круга в мгновение ока, открыл перед ними воронку, утягивающую обоих не только сквозь пространство, но и сквозь время.

   Тор не знал, пробиралась ли Альдриф сквозь время... так. Не естественным путём взросления и жизни. Посему ощущения могли быть пренеприятнейшие. Могло вывернуть наизнанку - буквально, какие-то события, показанные в омуте калейдоскопов видений, картинок и звуков, могли утянуть сестру, ведомую жаждой знаний и любопытства, и он бы ее искал очень долго, да и не факт, что нашёл бы. Крепко держа Энджелу за запястье - очень крепко - Асгардец и сам порой едва сдерживался, тобы не "выпрыгнуть" раньше. Ведь сколько бы он смог изменить! Сколько бы вещей сделал правильно! От скольких бед и невзгод уберёг бы своих друзей, любимых, сородичей... но цена и ее осознание все же останавливали Громовержца. Хель раздери, если бы не сестра, чёрта с два он вообще бы это дело начал. Ибо несмотря на редкие порывы, на лице Донара было явно видно искреннее, ненавистное отвращение к текущему процессу. Путешествие во времени всегда было одной из вещей, которые Таранис ненавидел всем сердцем. Но сейчас у него не было выхода. Он должен был объяснить ей. Должен был показать. И вот наконец бог увидел желаемое, и только-только, казалось бы, их почти затянуло в своеобразную дымку среди туннеля - или пустоты? - безвременья, как он поднял Мьёлльнир, и выставил оный перед собой, будто бы преграждая путь. Но не богам, а тому, что было перед ними.
- Не стоит приходить в то время, дабы увидеть да понять. Можно и просто... наблюдать, сестра. Смотри же, Альдриф Одинсдоттир. Смотри, любимая сестрица, и учись на моих ошибках. Смотри, и пойми ты наконец, отчего я так желал, дабы себя ты как богиню осознала.
   И вот Охотница Хевена могла увидеть картины столь седого прошлого, то само время тогда было еще молодым, если не юным. Она видела светловолосого мальчонку, который боялся даже смотреть на своего еще светловолосого отца, еще с двумя глазами. Видела, как его приковывали к трону правителя насильно, дабы во время пиршеств, тингов и заседаний тот не сбегал, не желая брать участия в текущем. Перед Альдриф были также и ссоры мальчика с отцом на почве того, что тот не желает быть тем, кем ему предписано. Что он вообще жить с семьёй не желает. Что желает найти свой путь, и не быть частью пантеона. И наконец отец, вконец натерпевшись его пререканий и понимая, что наказания его не переубедят - ни порка кованными шипастыми розгами, ни колдовские ломки, ни многодневные морали не могли сломить желание мальчугана - отпустил его на все четыре стороны, сказав тому не возвращаться, если он не пожелает быть тем, кем должен под страхом смерти. А дальше "зеркало" взбурлило.
   Время в дымке летело, словно стрела: секунды были днями, неделями, месяцами, годами даже, но все было столь ясно, отчётливо и понятно, что оставалось лишь удивляться парадоксу восприятия в этом месте. Мальчик взрослел, становился юношей, возмужал даже... но никак не мог найти себе места. День за днём он попросту терял себя. Убивал своим бездействием и своевольностью. И когда наконец он, истощавший, ослабленный, измученный едва ли не приполз обратно в золотой город, отец его не ругал. Не орал даже. Ибо понял - сын усвоил урок единственным доступным для него способом. Он может не быть частью пантеона. Может не быть частью Асгарда. Но если он не будет богом - он умрёт.
   И здесь произошло нечто, что было совершенно не по плану. Измученный парень в зеркале вдруг обернулся, и посмотрел прямо на Альдриф. Прямиком в ее серебристые глаза. И улыбнулся, будто бы и впрямь видел ее... что было невозможным, ибо в том времени не было даже ноги ни Тора, ни Энджелы. Однако сомнений не было - он их почувствовал.  Стоило ли говорить, как он посмотрел на Тараниса? И знал ли Громовержец, что так будет? было ли это временной петлёй, стало ли только что оно таковой, должно было ли так быть илди это случайность, которая могла уничтожить будущее? Никто не мог знать. Покуда отец, сидящий на троне, не сделал небольшой, едва заметный жест рукой, и дымка, бывшая своеобразным зеркалом, не расплылась, став вскоре обычным туманом. Вполне возможно, что Гримнир всё это время знал о Альдриф, но молчал. Или же это было лишь совпадением. Или же это все только показалось. Но так или иначе, спрашиать у отца правду Вингнир не собирался. Все вернулось на круги своя, и боги вновь оказались в калейдосткопическом омуте временных параллелей, линий времени да вариантов будущего с прошлым.
- Пора нам возвращаться, Альдриф. Здесь даже мне нельзя долго находиться.
   И как только Донар дёрнул молотом в своей руке, их обоих начало уносить обратно по своеобразному тоннелю, но с куда большей скоростью, нежели раньше. И на этот раз Асгардец лишь на миг отвернулся в сторону, в далёкую дымку, показывающую гору Рашмор с изображением бородатого бога в крылатом шлеме, исполином возвышающимся над четырьмя президентами. Та линия времени, которую он, казалось бы, уничтожил. Что же. Как видно, не до конца. Но эту загадку Асу предстояло решить позже. Еще несколько секунд - и вот они уже вновь были в комнате Охотницы. Которую, кстати, основательно засыпало снегом из все еще открытого окна.
   Наконец отпустив сестру, Таранис несколько смущённо подошёл к окну, и закрыл его, сапогом отгребая налетевший снег в углы комнаты. После чего повернулся к Альдриф, и тихо добавил:
- Не ради Асгарда желал я, дабы стала ты богиней в разуме своём, о моя сестра. И не для себя. Но лишь из-за того, что выхода другого у нас нету. Как только в мир внешний из Хевена попала ты, начал законам его подчиняться сразу да невольно. Мы не выбирали, кем родиться нам. И раз уж родились богами мы, о Альдриф - мы должны быть ими. Причислять себя к какому-то пантеону али нет - то дело другое уж. Можно в нескольких быть, как я, например аль мать моя, али ни в одном не быть - без разницы. Однако коль не осознавать себя как бога - ты умрёшь. Умрёшь мучительно, болезненно и долго длиться будет агония последняя. Я ни за что тебе не желал и не желаю участи такой. Ни за что не захочу я зреть, как любимая сестра моя будет чахнуть да увядать, исссохшая подобно листу над огнём всепоглощающим, опосля чего сгорит. Вот почему я так желал объяснить тебе, что ты должна богиней стать. Только из-за того, Альдриф, что переживал сильно весьма. И всегда буду переживать. Ты слишком дорога мне, о сестрица. И я не могу потерять тебя, едва обрёв.
   Подойдя к Богине Охоты, Донар сел на кровать, и обняв ее за талию, уткнулся лбом в ее стройный животик, закрыв глаза. Его пальцы плавно скользили по ее спинке, дихание было прерывистым, слегка надломленным даже... однако он не жалел ни о чем, что только что сделал. Несмотря на все последствия. Он ни для кого такое не делал. Никогда. Но она - она была его сестрой. И, пожалуй, даже больше, чем сестрой.
- Пожалуйста, сестрица - пойми меня ты правильно. Отринь помыслы свои о корысти моей. Ведь все, что делал я - то было не ради Асгарда. Не ради отца. Не ради меня. Но лишь ради тебя.

Отредактировано Thor Odinson (30.06.2016 05:22)

Сложно было сказать, какой реакции ожидал от сестры Громовержец. Но явно не этой. И все же, нельзя было сказать, что такой вариант развития событий бог считал... негативным.
   Как только ее нежные, тонкие, гибкие пальцы коснулись его лица, бережно подняли, будто самое ценное, что было у нее, и как только ее пухлые, столь сладкие да желанные уста коснулись его губ - бог вновь потерял голову. Всем своим естеством он желал утонуть в этом манящем поцелуе, позабыв о всех невзгодах, желая продлить этот миг как можно дольше, желая наслаждаться пьянящим, дурманящим вкусом ее губ, ароматом ее знайного, гибкого, соблазнительного тела целую вечность....
   Однако вскоре Энджела разорвала поцелуй, тем самым возвращая Одинсона в цепкие, неумолимые лапы реальности.
   Вновь обняв сестрицу, и так и не встав с колена, Донар лишь тихо прошептал:
- Спасибо тебе, Альдриф. Даже и не ведаешь ты, сколь много слова сии значат для меня.
   Наконец поднявшись на ноги, Донар мягко, не будучи в силах воздержаться, провёл кончиуками пальцев вдоль стана сестры, пока не коснулся ее плеч, и посмотрел в ее серебристые глаза. Кого он сейчас видел перед собой? Богиню? Несомненно. Женщину, чья красота имела право претендовать на абсолют в мироздании? Очень даже может быть, при такой-то генетике да наследственности. И не будем забывать о первозданной красоте охотницы да воительницы, а Энджела была олицетворением этих двух начал. Сестру? Да, он видел перед собой свою младшую сестру. Но более того - Тор видел сейчас и женщину, которую он желал. Желал видеть подле себя. Желал ощущать. Слышать. Прикасаться к ней. Целовать. Познавать ее снова и снова. наслаждаться каждым ее вздохом. Каждым биением сердца. Каждым взмахом ее меча или секиры. Быть с ней рядом, несмотря ни на что.
   Однако он понимал, что не заслуживает этого. Только не пока он... такой.
   Только не пока он недостоин.
   В отличии от многих других женщин, даже таких, как Бруннхильда или Сиф, если он желает хотя бы еще раз так на нее посмотреть, он должен быть достоин этого. Он должен вновь вернуть свое былое величие. Стать тем, кого его сестра заслуживает.
   И конечно, он не мог ей сказать это словами. Хотя, если бы Охотница взглянула в его ярко-голубые глаза, то смогла бы понять все безо всяких слов.
   Посему Вингнир, собрав все свои силы, и опризвав свою силу воли, все же отпустил Альдриф, и отвёл взгляд от ее серебристых глаз. Глаз, в сиянии которых, точно в свете сверхновой звезды средь бескрайних, манящих просторов Гиннунгагапа, хотелось утонуть.
- Коли и пред кем я добровольно колено склоню, окромя отца и матерей своих, о Альдриф - так это пред тобой. Пред матерью-Охотницей. Пред самою прекрасной девой, которую я видел за свою жизнь, слишком длинную, сестра.
   Отступив от богини на несколько шагов, Таранис плавным да небрежным движением призвал к себе молот, который вроде бы и как принадлежал ему, и все же казался... чужим. Подделкой. Жалкой и вынужденной заменой. Те, кто по-настоящему знали Одинсона, явно видели это. Взять хотя бы Геракла. Сын Олимпа держал Мьёлльнир - настоящий Мьёлльнир - в руках, и запросто смог бы отличить оригинал от подделки, даже несмотря на разительную разницу в форме. Пусть все свойства молота были сохранены, но ощущение замены, попахивающей дешёвой копией, не покидало Донара все время. И это не могло не отображаться на его душе. В его взгляде, помыслах, и даже действиях. Он вроде бы и был достойным... но в то же время он продолжал быть низменным варваром, берсеркером, не ценящим жизнь и потерявшим человечность. Пред Асом был долгий путь к обретению себя прежнего. И ему предстояло многое потерять, ради обретения желаемого.
   Да только теперь, когда он еще раз мельком взглянул на Энджелу, он понял - сейчас он должен стать лучше не только ради себя. Он должен стать лучше ради нее самой.
- ... Ибо такая сестра не заслуживает такого брата. Ни за что.
   Сам того не заметив, последние мысли Громовержец произнёс вслух. Едва слышно, почти что даже не шевеля губами. Однако вполне вероятно, что Альдриф могла услышать, и таки услышала его. Но вряд ли бог заметил это.
- Где бы ни был я, где бы ты ни находилась, о сестрица, неважно - другая галактика, измеренье, али даже время другое. Только позови меня - криком, шёпотом аль мыслью даже. И явлюсь немедля я. Это могу тебе я обещать.
   Затем Донар резко вновь подошел к богине, и заключив ее в крепкие, страстные, жгучие объятия, поневоле охватив ее гибкий, знойный, соблазнительный стан маленькими искорками молний, едва коснулся губами уголка ее пухлых, алых уст. Всего лишь миг, всего лишь едва уловимое скольжение, которое поцелуем даже нельзя было назвать. Но этим Таранис пытался сказать все то, для чего у него не было слов ни на одном из всех известных ему языков.
- Теперь идти я должен, Энджи. Есть слишком много дел, которые я должен совершить. Однако молви слово лишь - да хоть моргни ресницами своими - и я останусь. Брошу все, отложу задания любые да задачи. И останусь здесь пока что.
   И с этими словами Громовержец застыл у окна коматы сестры, позволяя зимнему ветру хаотично раскидывать его золотистую гриву. Он ждал ее ответа. Хоть какого-либо знака. И это можно было назвать слабостью. Ведь чуть ли не впервые в жизни Тор делал что-то не так, как он решил. Не потому, что так было нужно, или не потому, что он так решил.
   Лишь потому, что в один из немногих, крайне редких случаев своей непомерно длинной жизни, он пошёл на поводу у своего сердца да желаний, а не долга. Пусть и понимал, что это - неправильный выбор.
- Так каков ответ твой будет, Альдриф?