Присев на корточки перед троном, асинья изучала символы на ступенях, истёртые, старые, полные историй и воспоминаний о былом величии, но всё ещё заметные, если присмотреться достаточно внимательно. Услышав голос Брунн, Бескрылая задумчиво повернула голову: белёсые глаза посмотрели на высокую светловолосую женщину с некоторым сдержанным интересом.
- И на что мне престол Асгарда? У Одина сыновей вон сколько, как-нибудь там пусть сами разбираются, кто из них по златым ступеням взойти достоин, - равнодушно пожала плечами она спустя несколько бесконечно долгих минут. - Я Асгарду никогда своей не стану, не в крови дело, а в жизни, что прожита была. Отсюда не по своей воле ушла, туда не по своей воле приходила - места мне ни на этих землях, ни на тех не найти теперь. Семьи у меня нет, а друзья мои и сами такие же изгои, что у себя на родине не нужны никому. Да и не о троне я мечтала, коли уж на то пошло. Просто место это… Не в том дело, что священно, таких слов не ведали здесь, ибо ничто за ничто; но я всю жизнь доказывала им всем, каждой, живой и мёртвой, от служанки до королевы, что я достойна стоять под сенью этих колонн. И вот теперь…
Она поднялась на ноги.
"А что теперь, потерянная дочь? Что - теперь? Теперь ты видишь, что и залы тебе эти не нужны, и гобелены в честь твою, и крыла на самом деле - лишь белый пух да перо, что под пальцами в колчане чувствуются, когда стрелы вытаскиваешь? Вот он, истинный смысл слов тех, вот он, след, что из Хевена тянется целую вечность; на самом деле, всё - ничто. Пустота. И злато наше на самом деле тоже ничего не стоит, ибо в нём тоже ничего нет, пусть оно и не гниёт да не ржавеет. От нас не останется даже памяти. Ничто - за ничто. Так было всегда."
- И вот теперь я пришла сюда в запустенье и тишину, - со вздохом закончила Альдриф. - И возрадоваться бы мне за то, что так и случилось, как хотела того моя ненависть, а мне теперь… Будто бы и вовсе никак. Безразлично. Может, и впрямь что-то моё умерло здесь тогда, когда Одинсон и Лафейсон пришли за мной, дабы найти встречи.
Тряхнув длинными волосами, Энджела сняла с головы крылатый венец и, буднично зажав его подмышкой, пошла по залу, скользя кончиками пальцев по каменной стене, по кровавым, выцветшим гобеленам с некогда золотою нитью, что переливалась огнём, по затёртым статуям, покрытым лёгкой серебристой паутинкой. Мягкие, совершенно бесшумные, звериные шаги. В том, как мягко, по-кошачьи двигалась высокая, крепко сложенная асинья, было нечто странное - чудилось некое несоответствие между её походкой и отсутствием звука, однако Охотница, впитавшая жар погонь и дикость скачек с младых лет, всегда неосознанно оставалась в тени, чтобы ни один хищник не мог её заметить.
И лишь остановившись перед некогда прекрасным полотном, чьи краски были столь ярки, что способны были осветить зал вместо тысячи свечей, она наконец поняла, чем был этот зал: не воспоминанием, но отражением будущего, видением в глубине хрустального шара. О том, что Зеркало умело ходить по всем временам, а не только вытягивать из жертв своих эмоции, не догадывалась даже Сэра; да что там говорить, наверняка даже сама Бруннхильда, что проклятое золото Рейна знала лучше всех тех, кто ныне жил во всех Девяти мирах, могла не знать о том, что за мощь таится в глубине блестящего диска. Или, на самом деле, это тоже был страх, но страх столь глубокий, столь древний, что и сама Бескрылая не помнила его уже, избавившись от него в одну из слишком тяжёлых ночей, когда однажды ей стало плевать, останется ли она одна аль будет идти под руку с кем иным; угадать тут было сложно.
- Он заброшен. Ангелы оставили его и ушли, чтобы никогда не возращаться. Я знаю, куда нам нужно. - Сильная рука богини указала на противоположную стену.
Белоснежный клинок меча из звёздной стали вскрыл тяжёлую ткань, точно воздух, и взорам женщин предстал тёмный провал с едва заметными ступенями, ведущими куда-то вниз. Оглянувшись на валькирию, медновласая кивнула. Вытащив свой топор и высоко подняв его над головой, Энджела приказала оружию воссиять крошечным солнцем и поспешила вниз, бесстрашно перепрыгивая через несколько ступеней разом: несмотря на то, что ей самой свет был не нужен, ибо изменённые волшбою ангелов Десятого Мира глаза её в темноте видели точно так же, как и на полуденном свету, асинья не была уверена, что Бруннхильда испытывает такое же безразличие к полному мраку. Лестница свивалась в тугую спираль, вызывая неприятные, смутные ассоциации с той змеиной тушей, что женщины оставили далеко отсюда, в Тёмном Лесу, что во многих лигах к северу от столицы. Шорох быстрых, чеканных шагов тревожил паутину на стенах.
Спустя два десятка пролётов, огромных, длинных лестниц, от чьих площадок расходились куда-то в глубь земли коридоры, ведущие кто во тьму, а кто - на свет, воительницы наконец достигли последних ступеней, и пара факелов, что давно уж дремала перед истлевшей дверью, вспыхнула сама собой, освещая безрадостное зрелище рядов могил и каменных изваяний. Склеп дохнул на них запахом пыли, затхлости и едва уловимым ароматом смерти, той тонкой сладковатой ноткой, которая кажется похожей на прелую листву и одновременно жжёный сахар. Заложив одну руку за спину, Охотница пошла по пыльному полу, на котором оставались отпечатки - они были здесь первыми гостями за много, много тысячелетий. Вглядываясь в лики из белого мрамора и чёрного гранита, Аль узнавала своих знакомых, соратников, бывших сестёр… И все они были мертвы.
Асинья вдруг задумалась: этого она и впрямь не видела никогда и сомневалась, что время это наступит вскоре, ибо не могло здесь всё затянуться тысячелетней пылью, даже если бы война разгорелась после её последнего визита к колодцу Суртура. Значит, зеркало и впрямь придумало виденья эти само, достав откуда-то из глубины души её давно, казалось бы, забытый страх одиночества? Но теперь Бескрылая вовсе не боялась этого - она приняла своё изгнание где-то в сердце, и её народ отныне не был народом ангелов из Десятого Мира. Её народом был кораблик "Милано", в котором такие же одиночки нашли друг друга и стали друг другу ближе, чем целые цивилизации.
Неужели артефакт не знал об этом?
Размышляя о столь странных решениях проклятого диска, рыжая всё шла и шла, пока не достигла последней из могил. Не надо было знать елохианский, стремительными тонкими символами горевший на крышке, чтобы понять, чьей последней постелью был этот мёртвый трон. Сердце мира умерло вместе с самим Хевеном. Белое лицо богини, на котором кровавые линии татуировки казались сейчас страшными багряными шрамами, оставалось до невозможности спокойным.
На бедре Энджелы висела небольшая сумка, крепко пристёгнутая ремнями к ноге и поясу; алая лента, повязанная поверх на доспех, трепетала лёгкой завесой. Расстегнув пряжку, женщина медленно вытащила из внутренней подкладки, где был аккуратно вшит потайной карман, крошечную золотую монету с чеканным профилем женщины в глухом шлеме, стилизованном под орлиную голову, усмехнулась, стремительно вращая металлический диск в пальцах, и, на мгновение остановив его в ладони, подцепила ногтем, отправляя в свободный полёт. Блестящий кругляш взмыл вверх, вспыхнул под потолком и с громким звоном покатился по каменной плите, вопреки законам физики успешно взбираясь вверх по наклонной крышке.
- Была у загонщиков Хевена традиция, - пояснила Альдриф, с лёгким намёком на интерес наблюдая за катящейся монеткой, - первый золотой навсегда оставлять при себе, дабы он никогда не был последним. Символ нашего ремесла, первое признание… Тот, кто потерял монету, больше никогда не мог назвать себя охотником.
Диск взбирался всё выше, пока, будто бы из последних сил не упал пред постаментом изваяния на саркофаге, и Энджела усмехнулась: остро, зло, точно дикий зверь, которого неопытный ловчий загнал да теперь не знал, что с ним делать. Исчез сейчас весь остальной мир, оставив только Бескрылую, в опущенной руке державшей оружие своё, и статую, в которой неведомый скульптор погибающего уже мира увековечил черты высокой сильной женщины с королевской осанкой. Крылья со слегка встопорщенными перьями были плотно прижаты к спине, и кончики их почти касались земли.
- Злато твоё ничего не стоит, глупая королева мёртвого мира, - едва слышно прошептала воительница и отступила назад.
***
По реальности вокруг пошли трещины. Зеркало, чьи уловки оказались бессильны, стонало где-то там, за гранью воображаемого, и пыталось стянуть видения обратно, но чёрный водоворот, закручивавшийся посреди усыпальницы, становился всё шире и шире, и дочь Одина, протянув руку своей спутнице, шагнула во тьму, безразличная, безучастная к собственной судьбе настолько, что даже тёмный артефакт не нашёл, чем поживиться. Воронка всплеснулась, затапливая всё вокруг непроглядным мраком, по которому шли золотые прожилки, и время на какие-то мгновения остановилось вовсе, подарив обеим женщинам странное, тревожное ощущение того, что они находятся очень далеко, где-то за границей всех миров… И потом пасть бездны раскрылась, выплёвывая их наружу.
Рыжеволосая, шипя чуть слышно ругательства, поминая добрым матерным словом и самого Рейна, и его дочерей, и всех богов разом, проехалась спиной по каменному полу пещеры, разметав огромные свои крылья, перекатилась на бок, отталкиваясь от земли топором, который держала обеими руками. Однако теперь в пещере было темно и тихо, и сияющий прежде нестерпимым светом золотой диск на одной из стен был тускл и холоден, и лишь едва заметная рябь на его поверхности предупреждала о том, что артефакт ещё может выкинуть какую-нибудь не слишком весёлую штуку.
Подобрав с пола соскользнувшую с его поверхности непрозрачную ткань, Аль подошла ближе, убрала за спину рукоятку и мощным махом накрыла зеркало, после чего, подпрыгнув, уцепилась за верхний край и с силой дёрнула его вниз. Не выдержав напора богини, диск издал протяжный, неприятный стон и рухнул на пол - Охотница прижала его ногой в кованном сапоге, мешая артефакту дрожью сбросить с себя покрывало, но вскоре и тревожный шёпот на тысячи голосов, и звон, и свет - всё пропало. Перевернув артефакт, Энджела на ощупь нашла края материи, что была цвета темнее чёрного, оттенка сажи, и, стащив с правой руки перчатку, провела горячими пальцами по краям - тьма поглотила зеркало, свившись в кокон.
Сев прямо на камни, женщина вытянула длинные ноги, взглянула вверх, куда уходил высокий свод, усмехнулась - тускло, почти незаметно. Голос её звучал устало и как-то отрешённо, словно мысли её сейчас были невыразимо далеко:
- Больше оно не опасно.