Эмме пришлось признать один малоприятный, но неоспоримый факт: она повторила ошибку не одного ныне покойного и, несомненно, весьма самоуверенного засранца, считавшего себя умнее всех – она недооценила Виктора. Наивно было полагать, что за столько лет Крид не успел поднатореть в основах психоанализа по Фрейду, и кому, как не ей, было знать об этом, однако Фрост слишком привыкла к тому, что уровень интеллекта окружающих отличается от ее собственного в худшую сторону за редким исключением, и вот итог – она позволила себе быть обманутой видом ее нынешнего пациента, а внешность у Виктора была весьма типажной, не хватало только ленты через плечо с надписью «я кровожадное животное, рррр!».
Возмущение Саблезубого могло бы показаться забавным, если бы не было настолько чудовищно-непоколебимым в своей уверенности, и большую часть этой уверенности составляло четкое знание, что есть истина. Разумеется, Эмма не относилась к числу тех несчастных душ, которые искренне полагали, что вся цель их жизни заключается только в том, чтобы рожать детей и ублажать мужей, но и игнорировать эту предопределенную самой природой цель не могла: слишком часто о ней напоминали тогда, когда она продиралась наверх без гроша в кармане, имея за душой только сомнительный аттестат об образовании, хорошее воспитание и горячее желание взять свое. И Эмма научилась глотать эту горькую пилюлю, как голодные псы глотают крысиный яд, спрятанный в куске сочного свежего мяса, потому что только так могла выжить, и научилась использовать как щит, как прикрытие, как панцирь – вывернуть все понятия наизнанку, показывать всем вокруг настолько гротескно вылепленную сильную и независимую женщину, склонную потакать собственным капризам в виде новой сумочки или пластики лица, что никто уже не мог воспринимать ее иначе, как стереотипную блондинку с большими амбициями и далеко не такими уж выдающимися способностями для их реализации. И это долгое время играло на нее… а потом все изменилось, но кое-какие детали паззла прочно вросли в плоть, и уже никто не мог назвать их гротескными или нелепыми.
- Я не рассчитываю на безопасность, Виктор, - спокойно и как-то непривычно серьезно, без своей уже въевшейся в каждую мелкую морщинку иронии, сказала Фрост, сосредотачиваясь. – Я рассчитываю на результат, и очень надеюсь на то, что он окажется достаточно стабильным.
Алгоритм простой и надежный – вдох-выдох, расслабиться, прочувствовать контакт, потянуться вслед прерывистому следу, который вовсе не похож на пресловутую красную нить, а куда больше походит на некий запах, и приходится двигаться наощупь, ориентируясь только на него, ловя направление по усилению этого ощущения. След исчезает, скрывается за монолитной тяжестью глухой защиты, и приходится ломать транс чуть надтреснутым голосом, уговаривая, убеждая Крида открыться и давя в себе несвоевременное сравнение с девственницей на брачном ложе. На невинную деву Виктор походит чуть менее, чем никак, но и убедить его, уже изрядно потрепанного не одним любителем покопаться в чужой голове (надо же, даже пресвятой Ксавье нарушил одну из своих излюбленных заповедей о невмешательстве в сознание несогласных на эту процедуру), сложнее не в разы, а сразу на несколько порядков, ноли стремятся к бесконечности, и где-то там, за последним из них, мелькает та самая грань, за которой глухой монолит расходится узкой трещиной, в которую Эмма протискивается, обдирая локти и бока.
Почему-то среди не-телепатов считается, что самое сложное – это сломать защиту.
На самом деле самая опасная часть работы начинается как раз после того, как пересечена черта, разделяющая чужое сознание от сознания самого телепата, тогда, когда он проникает внутрь. Сложность работы с сильной волей состоит не только в том, что ее сложно подчинить – сперва нужно суметь не раствориться, не потеряться в ней, не дать захватить свое сознание в ловушку чувств и ощущений, вороха образов и лабиринта отголосков, и чем сильнее воля, тем сложнее это сделать.
Эмма задыхается, Эмма захлебывается – Эмма впервые за всю свою жизнь дышит полной грудью.
Что она знала о жизни – бешеной, яростной, бьющейся под кожей мощным пульсом, единой волной животной жажды? Что она, ущербная, недоразвитая, могла знать о запахах, сплетающихся в карту, в причудливый, завораживающий узор, о кристальной чистоте слабого эха в трехстах километрах от нее, об упругих потоках ветра, обретающих плоть и зовущих за собой, о запахе пыли, прибитой дождем на прошлой неделе, о неудержимом биении крови в висках, когда тело наполняется восторгом и предвкушением, потому что скоро, скоро, уже скоро случится соль и железо на губах, терпкая влага, прокатывающаяся по языку? Как ей теперь вернуться в прежнее, в свое четкое, серое и тусклое ледяное царство, где нет ничего, и только гулкое эхо под куполом замка из синего льда? Ей нужно остаться, она должна остаться, она не может уйти отсюда…
"Надо уходить, пока не стало слишком поздно."
Эмма рвет жилы, так скоро вросшие во все это жаркое-яркое-вкусное, застывающее на губах солью и бьющее в ноздри запахом крови, хвои и цветущего разнотравья, собирает волю в кулак и ныряет вниз, под бушующие волны чужих эмоций-образов-воспоминаний, пробиваясь вглубь, туда, где темно и тихо, туда, где среди стылого мрака таится колыбель всей сути, разодранная надвое.
Больше всего пугает неизвестность, но Эмма стискивает зубы и продолжает двигаться до темной пелены перед глазами, несмотря на то, что понятия не имеет, что увидит, когда та спадет.
Отредактировано Emma Frost (23.07.2016 15:53)