… и милее Господу будет один грешник раскаявшийся,
нежели десять праведников. ©
Услышав мягкие, стремительные шаги по коридору, чуть слышно выбивавшиеся из-под бодрого конного топота Бёьрна, отправленного навстречу преподобному отцу, ведьма медленно отодвинула стул, на котором сидела, пытаясь собрать в одну кучу хотя бы какие-то мысли, и встала во весь свой рост. Сказать, что она была готова к этой встрече, было невозможно, но и оттягивать её уже не имело смысла: тёмно-зелёные, с примесью болотного глаза Константина смотрели на неё с расстояния в четыре шага, и в глубине души Скаисте задавалась вопросом, почему ещё не сгорела на месте от того, что в них содержалось.
Это был не вопрос.
Это было что угодно, но только не вопрос. Левая рука офицера медленно сжалась в кулак, а затем так же спокойно, неторопливо она разжала пальцы. Своей вины Хола с себя не снимала - она привыкла отвечать за то, что делала, даже если делала это не по своей воле. "Не нравится - иди в запас." Простое правило - только жить по нему сложно.
- Свободен, - негромко бросила женщина сержанту, осторожно сунувшемуся в дверь читального зала следом за инквизитором.
Полицейский сглотнул, косясь то на своё возлюбленное со страшной силою за последних три дня начальство, то на преподобного отца, который, несмотря на внешнюю сдержанность, излучал в пространство ярость всего гнева небес, грозящих вот-вот рухнуть на голову грешнику. Насколько тот самый грешник готов каяться в процессе, кажется, никого не волновало, и Бьёрн, человек по сути своей хороший и отзывчивый, испытывал смутное желание растащить надвигающиеся грозовые тучи по углам, пока они не остынут, ибо быть пусть невольным, но всё же соучастником смертоубийства ему не хотелось.
- Капитан, може…
- Свободен! - Рявкнула Скаисте, и в голосе её, сильном и звучном, прорезался металл.
Дверь с грохотом захлопнулась. Помощник, приставленный к фрау явно супротив собственного желания, предпочёл воспользоваться разрешением не отсвечивать, здраво рассудив, что попадать под такую раздачу пинков и подзатыльников ему не хочется, а если им сильно надо - вот пусть сами и разбираются. Он, по крайней мере, попытался, и совесть его была в этом плане чиста.
Мужчина напротив, высокий, сумрачно-усталый, был знакомым и незнакомым одновременно. Небо помнила чужие лица, но, запретив себе думать о тех, кто остался за границей её работы, начала терять связь с реальностью и собственным прошлым.
Эйзенхарт молча смотрела на преподобного отца, и в глубине её холодной, как лёд с недалёкого фьорда, яростно-голубой радужке не отражалось ничего, точно всю её суть изнутри сковал прозрачный и крепкий лёд. Такой, как тот, что всю зиму преследовал её в Хаммерфесте, крошечном городке на самом севере королевства, где Скаисте прожила большую часть времени из всего этого полугода, искренне возненавидев за то время как Норвегию, так и собственную жизнь. Что, в прочем, тоже не являлось новостью. Во всей этой истории новостью было то, что финал, оказывается, ещё не написали.
Что она могла ему рассказать? Что?
Что жизнь перестала принадлежать ей, когда шестнадцатилетняя светловолосая девочка, ещё по-подростковому нескладная, но уже высокая и крепкая в плечах не хуже многих мужчин, переступила порог военной академии при поступлении, и с тех пор для неё остались только приказы, которые следовало выполнять, потому что иначе нельзя? Пёс Господень это и сам знал не хуже капитана, ибо и сам себе был отдан сильно меньше, чем Церкви.
Что никто не знал о том, что Скаисте всё ещё на грешной земле, кроме Кайзера и Хоффмана, вдвоём провернувших всю операцию, когда появилась возможность, которой не было четыре с лишним года и могло уже никогда не случиться после? Что не было к тому её личного желания, но никого не волновало, что может подумать или почувствовать агент, которому было дано ровно полтора дня, чтобы изменить собственную личность целиком? Не нужно было слишком хорошо знать степени секретности ведомственных агентов, чтобы понимать, с чем была связана подобная выходка.
Что она полгода прожила мёртвой куда хуже, чем лёжа в гладеньком полированном гробу с красивым могильным камнем, на котором заботливый генерал-лейтенант, поднявшийся недавно по пищевой цепочке в самые верхушки, любовно оставлял цветы, старательно сохраняя легенду о гибели одного из лучших агентов оперативного сектора? Что она была одна, в чужом городе, в чужой стране, под чужой личностью, с чужим языком и чужими традициями, что даже кота ей с собой взять не представлялось возможным? Что в лучшем случае ей грозило завалить четыре с половиной года работы нескольких десятков специалистов слежки и шпионажа, а в худшем - так и вовсе одеться в алое*?
Что брат и сестра точно так же считали родственницу погибшей при исполнении?
Что она сама уже не уверена, что вообще жива, а не съехала с катушек ещё лет так двенадцать назад, в африканской пустыне, и сейчас испытывает сложную цепочку галлюциногенных состояний, медленно умирая от солнечного удара где-нибудь на сомалийской границе? В прочем, последнее подозрение преследовало Скаисте и раньше, так что его вряд ли следовало воспринимать всерьёз только в этом случае. Скорее кому-то следовало на пару недель отложить работу в долгий ящик и навестить психиатра по старой армейской памяти, но только вот беда - работа откладываться никак не желала, постукивая исполинскими копытами призрачных загонщиков по разбегающейся на чёрном бархате крови заката.
Ведьма опустила глаза, уткнувшись ничего невидящим взглядом в лежавший перед ней фолиант в очень потрёпанной обложке, и только внимательный глаз заметил бы, как на скулах её вздулись желваки и как крепко на краю столешницы сжались сильные пальцы, уже явно грозя отломать кусок дубовой поверхности, точно он был сделан из картона.
- Да, - как-то очень беспомощно улыбнулась женщина, - я собиралась, Мэтт. Я должна была вернуться неделю назад, и с меня сняли оперативную секретность - и личность тоже вернули, до этого я жила по подложным документам, но потом случилось то, что случилось, и вместо того, чтобы вернуться в жизнь, я осталась здесь. Меня оставили здесь.
Причём, признаться честно, оставили так, что возражать обстоятельствам не представлялось возможным.
- Ты прав. Потом, - ведьма упорно смотрела на свои руки, и шелестящий голос её был тих, но отдавал ровным, выверенным спокойствием. - Как минимум, мне ещё положено исповедоваться за всё совершённое, потому что в последний месяц я сильно опасалась, что меня положат при захвате вместе с остальными - и без всякого отпущения грехов.
Но гром так и не грянул. Возможно, Константина остановило то, что он увидел в усталом остроскулом лице, возможно, он просто отложил на потом разбор полётов, ещё мечтая отыграться на непутёвой дочери Церкви за всё то, что с лёгкой руки руководства пошло по её немногочисленным знакомым.
Выслушав клирика, Хола кивнула: дело - это верно. Работа выше всего, а на личное уж то, что останется, к тому же им всё равно обоим следовало как следует подумать над сказанным и услышанным.
- Честно говоря… - Она запнулась на мгновение. - Честно говоря, падре, сатана в данном случае был бы куда меньшей проблемой, право слово, потому что искушать меня нечем лет двадцать как. Я ведьма и солдат, да к тому же полгода провела среди настоящих язычников, и сам догадываешься, что мы не только пили в свободное время - понимаешь, к чему я клоню? Предводитель Дикой Охоты - Игг-Всеотец, покровитель воинов и колдунов, и я, кажется, влипла по уши. Поэтому я и написала тебе, а не просто… Не просто запрос в Святую Инквизицию. Они просто прошли сквозь меня, не тронув - я вообще не подозревала, что это возможно. Они меня не увидели.
Сделав приглашающий жест преподобному отцу, указав на стул, сама ведьма опустилась на край столешницы, запустила длинные пальцы в светлый волос - невероятно хотелось курить и спать. Курить больше, в прочем, но ни того, ни другого в наличии всё равно не было, и приходилось жить, традиционно существуя на чистом упрямстве.
"То, что я буду Вам рассказывать - секретно. С меня шкуру спустят, если узнают."
За почти два года ничего не изменилось. Всё ещё секретно.
Пересказав Константину начало драматической истории, которая, как казалось полгода назад, не имела ничего общего с культами, магией и прочими скорбными изобретениями иных, нематериальных миров, Скаисте немного помолчала, шевеля кончиком авторучки листы собственного блокнота, потом невесело усмехнулась.
- В общем-то… Проза. Да, времени много потратили, но взяли всех. А потом началось вот это, - она повела головой, - безумие. Мне кажется, что началось оно с обыска, откуда мы изъяли бумаги. И если всё остальное явно шло на перепродажу, то это явно ритуальное и используемое, только вот проблема в том, что ни один из затейников, которых мы паковали, собственностью это не признал. Отпираться им незачем, по законам Норвегии серьёзного им грозит… Лет пять тюрьмы, вероятнее всего, ну семь максимум, а так вообще амнистируют, кое-кого депортировали к хренам в Швецию и Данию, но там тоже - контрабанда-то не убийство; нам вообще было интересно только найти и накрыть поставщиков, эта братия побочно пошла под чистку. И я склонна поверить, что они действительно первый раз видели всю эту макулатуру, потому что это признание ни на какой срок бы им не повлияло. Но откуда она взялась и что делает… В общем-то, даже не это самое важное. Тут что-то происходит, Мэтт, и "что-то" - не только в Молде. В Хаммерфесте на следующую же ночь попытались принести жертву - ты представляешь себе ситуацию, в которой за сутки люди, столкнувшись с древними мифами, в которые уже никто не верит, сориентируются, сговорятся, найдут единомышленников и пойдут во имя Вотана убивать кабана, которого там ещё и взять неоткуда? Это не упоминая того, что я, хоть и немка, никогда не слышала про жертвы для Охоты. Её жертва - её жатва, и задобрить её… Не верю. Ни во что я здесь не верю, кроме того, что Охота - реальна. И мне это не нравится.
* вид ритуальной казни, когда с жертвы снимают кожу, а затем надевают обратно, вывернув наизнанку;[nick]Skaista Eisenhart[/nick][status]ловец человеков[/status][icon]http://forumavatars.ru/img/avatars/0016/2a/ef/487-1485246668.jpg[/icon][info]Скаисте Эйзенхарт
37 лет; ведьма, оперативный агент "Интерпола"[/info]